Coquetterie posthume - Загробное кокетство

Quand je mourrai, que l’on me mette,

Avant de clouer mon cercueil,

Un peu de rouge à la pommette,

Un peu de noir au bord de l’œil ;

Когда умру я, пусть положат,

Пока не заколочен гроб,

Слегка румян на бледность кожи,

Белил на шею и на лоб.

Car je veux, dans ma bière close,

Comme le soir de son aveu,

Rester éternellement rose

Avec du khol sous mon œil bleu.

Хочу, чтоб и в сырой постели,

Как в день, когда он был со мной,

Приветно щёки розовели

Дразнила мушка под губой.

Pas de suaire en toile fine ;

Mais drapez-moi dans les plis blancs

De ma robe de mousseline,

De ma robe à treize volants.

Страшны мне савана объятья,

Пожалуйста, пусть облачат

Меня в муслиновое платье,

Тринадцати воланов ряд.

C’est ma parure préférée :

Je la portais quand je lui plus ;

Son premier regard l’a sacrée,

Et depuis je ne la mis plus.

Я в нем была в тот день блаженный,

Когда он подарил мне взор

С улыбкой светлой, и священный

Наряд я прятала с тех пор.

Posez-moi, sans jaune immortelle,

Sans coussin de larmes brodé,

Sur mon oreiller de dentelle

De ma chevelure inondé.

Не надо жёлтых иммортелей,

Ни тканей траурных, ни свеч,

Лишь на подушку от постели,

Всю в кружевах, хочу я лечь.

Cet oreiller, dans les nuits folles,

A vu dormir nos fronts unis,

Et sous le drap noir des gondoles

Compté nos baisers infinis.

В глухих ночах она видала

Два упоённые лица,

И в темноте гондол считала

Лобзанья наши без конца.

Entre mes mains de cire pâle,

Que la prière réunit,

Tournez ce chapelet d’opale

Par le pape à Rome bénit :

И в руки, сложенные кротко,

Такие бледные, без сил,

Опаловые дайте чётки,

Что папа в Риме освятил.

Je l’égrènerai dans la couche

D’où nul encor ne s’est levé ;

Sa bouche en a dit sur ma bouche

Chaque Pater et chaque Ave.

И там, где нет надежд, ликуя,

Я буду их перебирать,

По ним, как Ave, поцелуи,

Бывало, он любил считать.