Pensée du soir - Вечером

Couché dans l’herbe pâle et froide de l’exil,

Sous les ifs et les pins qu’argente le grésil,

Ou bien errant, semblable aux formes que suscite

Le rêve, par l’horreur du paysage scythe,

Tandis qu’autour, pasteurs de troupeaux fabuleux,

S’effarouchent les blancs Barbares aux yeux bleus,

Le poète de l’art d’Aimer, le tendre Ovide

Embrasse l’horizon d’un long regard avide

Et contemple la mer immense tristement.

Пусть бледная трава изгнанника покоит,

Иль ель вся в инее серебряная кроет,

Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов,

Тоскуя бродит он вдоль скифских берегов, —

Пока средь стад своих, с лазурными очами

Сарматы грубые орудуют бичами, —

Свивая медленно с любовию печаль,

Очами жадными поэт уходит в даль…

В ту даль безбрежную, где волны заклубились;

Le cheveu poussé rare et gris que le tourment

Des bises va mêlant sur le front qui se plisse,

L’habit troué livrant la chair au froid, complice,

Sous l’aigreur du sourcil tordu l’œil terne et las,

La barbe épaisse, inculte et presque blanche, hélas

Tous ces témoins qu’il faut d’un deuil expiatoire

Disent une sinistre et lamentable histoire

D’amour excessif, d’âpre envie et de fureur

Et quelque responsabilité d’Empereur.

Ovide morne pense à Rome et puis encore

À Rome que sa gloire illusoire décore.

Редея, волосы седеющие сбились,

И ветер, леденя открытое чело,

Уносит из прорех последнее тепло.

Тоскою бровь свело над оком ослабелым,

И волосом щека подёрнулася белым,

И повесть мрачную страстей и нищеты

Рассказывают нам увядшие черты:

О лжи и зависти они взывают к свету,

И цезаря зовут, бесстрашные, к ответу

А он всё Римом полн — и болен и гоним,

Он славой призрачной венчает тот же Рим.

Or, Jésus ! vous m’avez justement obscurci :

Mais n’étant pas Ovide, au moins je suis ceci.

На тёмный жребий мой я больше не в обиде:

И наг, и немощен был некогда Овидий.