Le Meneur de loups. Chant Royal - Вождь волков. Королевская песнь

Je venais de franchir la barrière isolée,

Et la stupeur nocturne allait toujours croissant

Du ravin tortueux à la tour écroulée,

Quand soudain j’entendis un bruit rauque et perçant

J’étais déjà bien loin de toute métairie,

Dans un creux surplombé par une croix pourrie

Dont les vieux bras semblaient prédire le destin :

Aussi, la peur, avec son frisson clandestin,

Me surprit et me tint brusquement en alerte,

Car à cent pas de moi, là, j’en étais certain,

Le grand meneur de loups sifflait dans la nuit verte.

Едва я пересёк приметные куртины,

как стало не по мне, и мрак на землю лёг.

Я одолел овраг, проехал вдоль руины,

и вдруг свербящий шум примчался сквозь лесок.

Вокруг на много вёрст жилья как не бывало,

но вдруг передо мной распятие предстало.

Он явно что-то знал, молчащий этот Спас.

Я, вглядываясь, ждал потока вещих фраз.

Но что он мог сказать устами без гортани ?

Совсем невдалеке, лишь в ста шагах от нас

Великий Вождь Волков свистел в ночном тумане.

Il approchait, guidant sa bande ensorcelée

Que fascinait à peine un charme tout puissant,

Et qui, pleine de faim, lasse, maigre et pelée,

Compacte autour de lui, trottinait en grinçant.

Elle montrait, avec une sourde furie,

Ses formidables crocs qui rêvaient la tuerie,

Et ses yeux qui luisaient comme un feu mal éteint ;

Он вёл с собой свои голодные дружины.

Усталые, они почти сбивались с ног.

Мелькали их хвосты и их худые спины.

Зловещий волчий шарм отпугивал и влёк.

Вся стая, возбудясь, наружу выставляла

готовые терзать клыки - как из металла...

С глазами, где костёр чуть стих, но не угас,

Cependant que toujours de plus en plus distinct,

Grave, laissant flotter sa limousine ouverte,

Et coupant l’air froidi de son fouet serpentin,

Le grand meneur de loups sifflait dans la nuit verte.

напротив - всё ясней светился что ни раз

одетый в капюшон и плащ из грубой ткани,

взяв в руки длинный хлыст для склонных до проказ

Великий Вождь Волков свистел в ночном тумане.

Le chat-huant jetait sa plainte miaulée,

Et de mauvais soupirs passaient en gémissant,

Quand, roide comme un mort devant son mausolée,

Il s’en vint près d’un roc hideux et grimaçant.

Tous accroupis en rond sur la brande flétrie,

Les fauves regardaient d’un air de songerie

Courir les reflets blancs d’une lune d’étain ;

Et debout, surgissant au milieu d’eux, le teint

Livide, l’œil brûlé d’un flamboiement inerte,

Spectre encapuchonné comme un bénédictin,

Le grand meneur de loups sifflait dans la nuit verte.

Неясыть завела истошный крик с осины,

рыданья раздались, а я от страха взмок,

когда он, как мертвец, восставший в день кончины

явился у скалы, скривлённой поперёк.

Там вереск буйно цвёл, стелясь, как одеяло.

Вся стая, севши в круг, смотрела и мечтала

Все блики с высоты вводили их в экстаз.

Свет, оловом блестя, пускался в перепляс.

Луна с крутых высот протягивала длани.

И - с виду, как монах, как дух, одетый в газ,

Великий Вождь Волков свистел в ночном тумане.

Mais voilà que du fond de la triste vallée

Une jument perdue accourt en hennissant,

Baveuse, les crins droits, fumante, échevelée,

Et se rue au travers du troupeau rêvassant.

Prompts comme l’éclair, tous, ivres de barbarie

Ne firent qu’un seul bond sur la bête ahurie.

Horreur ! Sous ce beau ciel de nacre et de satin,

Ils mangeaient la cervelle et fouillaient l’intestin

De la pauvre jument qu’ils avaient recouverte ;

Et pour les animer à leur affreux festin,

Le grand meneur de loups sifflait dans la nuit verte.

Но вот из глубины разбуженной долины

кобылу вдруг занёс к волкам несчастный рок.

Отстав от табуна, заблудшая скотина,

дрожа и вся вспотев, пустилась наутёк...

Им были не нужны ни латы, ни забрала.

Стремительная рать на жертву вмиг напала.

О ужас ! Небеса светились, как атлас

а весь клубок волков кишки из чрева тряс,

измазавшись в мозгах, в крови и всякой дряни.

И, будто удалой, взбодривший свалку глас,

Великий Вождь Волков свистел в ночном тумане.

En vain, rampant au bas de la croix désolée,

Je sentais mes cheveux blanchir en se dressant,

Et la voix défaillir dans ma gorge étranglée :

J’avais bu ce spectacle atroce et saisissant.

Puis, après un moment de cette boucherie

Aveugle, à bout de rage et de gloutonnerie,

Repu, léchant son poil que le sang avait teint,

Tout le troupeau quitta son informe butin,

Et quand il disparut louche et d’un pas alerte,

Plein de hâte, aux premiers rougeoiements du matin,

Le grand meneur de loups sifflait dans la nuit verte.

Я сжался у креста. Ужасная картина

была страшнее всех былых моих тревог.

Я сразу стал седеть; похолодел, как льдина;

и в горле у меня застрял сухой комок.

Вся бешеная страсть разделась догола.

Прожорливость была неистова и зла.

Слизали волки кровь со шкуры, как с кирас.

насытившись, объев до блеска весь каркас...

Лишь только холм костей остался на поляне.

И, упредив зарю, убийц прогнал приказ:

Великий Вождь Волков свистел в ночном тумане.

Monarque du Grand Art, paroxyste et hautain,

Apprends que si parfois à l’heure du Lutin,

J’ai craint de m’avancer sur la lande déserte,

C’est que pour mon oreille, à l’horizon lointain,

Le grand meneur de loups sifflait dans la nuit verte.

Вседоблестный Монарх ! Хоть верен мне Пегас,

сознаюсь, иногда, в лихой бесовский час,

страшился я скакать всю ночь до светлой рани,

когда в зелёной тьме, невидимый для глаз,

Великий Вождь Волков свистел в ночном тумане.