In Dixains Réalistes - Десятистишия

Certes, je plains l’aveugle, et sa prunelle opaque

me navre ; et la peinture atroce de sa plaque

dont le rouge me fait songer à l’abattoir,

m’a cloué bien souvent, morne, sur le trottoir.

Mais l’aspect de son chien a de douloureux charmes

pour mon cœur, et je suis remué jusqu’aux larmes

quand je lui vois aux dents, l’été comme l’hiver,

l’anse d’un petit seau de fer-blanc peint en vert....

Il implore les gens de ses bons yeux honnêtes :

Ô bête ! sois bénie entre toutes les bêtes !...

Нет слов. Мне жаль слепца со смутными зрачками.

Табличка на груди (она - как кровь, как пламя)

напоминает мне про бойню или бой.

Сочувствую, грущу - не справлюсь сам с собой.

Однако пёс слепца - одно очарованье:

вот кем я умилён почти что до рыданья.

И летом, и зимой, он рядом со слепым,

тряся в своих зубах ведёрком жестяным.

В глазах у пса - мольба. Не сыщешь глаз добрей.

Будь, пёс, благословен среди других зверей !

Quand je menais la vie âpre du solitaire

je savais cuisiner, sur un fourneau de terre.

Je ne me souviens pas d’avoir eu le guignon

de manquer l’omelette ou la soupe à l’oignon.

Oh ! celle-là surtout dont ma pauvre amoureuse

raffolait ! Je savais la rendre savoureuse

et lui donner toujours la teinte et le parfum !

Aujourd’hui, quand je pense à ce passé défunt,

j’ai presque envie autant de pleurer que de rire.

Hélas ! où donc es-tu, petite poêle à frire ?

Когда я жил один в убогонькой лачуге,

на глиняной плите сам стряпал на досуге.

Я помню до сих пор обычный мой обед:

суп луковый кипел, и звал к столу омлет...

И милая моя те блюда обожала.

В готовке никогда не ведал я провала.

Я супу мог придать и цвет и аромат...

Те годы истекли. Их не вернуть назад.

То рад, как вспомяну, то заболит сердечко:

где ж снова отыскать такую чудо-печку?

C’est vrai que dans la rue elle impose à chacun

le charme singulier de son corps blond et brun.

Sa crinière flottante a longueur, envergure

et ténèbre ; tout rit dans sa fraîche figure

où sous des sourcils noirs fleurissent des bluets.

Ses oreilles sont deux coquillages fluets.

Elle a des bras comme en ont les filles de fermes

avec des petits doigts fuselés ; ses seins fermes

tentent le peintre ardent qui les a copiés.

Mais hélas ! elle pue horriblement des pieds !

При встрече с ней и впрямь опешит млад и стар,

увидев лён волос и золотой загар,

весёлое лицо и вольную причёску,

летящую за ней объёмисто и броско.

Глаза из-под бровей глядят, как васильки.

Два крылышка ушей прозрачны и тонки,

зато в плечах крепка, как сельские девицы.

А бюст её таков, что обречён влюбиться

художник, если вдруг возьмётся за портрет...

Лишь запах потных ног красавице во вред.

Mon nostalgique amour de la côte et du val

Se console à Paris dans un bouillon Duval,

Qui pour moi, dîneur pauvre, est un café Vachette.

En vérité, je donne un bon coup de fourchette,

Car, outre l’appétit, j’ai rapporté cent francs.

Mais aussi, cette bonne alerte, aux regards francs,

Qui me sert, tous les soirs, la ronde Mortadelle

Vient de s’apercevoir que je raffole d’elle,

Et pas plus tard qu’hier, en m’offrant le menu,

Elle m’a dit : « J’irai chez vous ! c’est convenu !... »

Вдали от милых мест, меж бойких парижан,

моей утехой стал дешёвый ресторан,

точней - кафе "Вашетт", весёлая "Коровка",

где вилочкою я поигрываю ловко.

Хоть я и небогат, сто франков внёс вперёд,

и девушка стремглав меню мне там несёт.

Я окрестил её Округлою Колбаской

и подзывать привык приветливо и с лаской.

Она шепнула мне, вчера, потупя взор:

"Я к вам приду сама. Я помню уговор !"...

Aux portes des cafés, où s’attablent les vices,

elle va, tous les soirs, offrant des écrevisses

sur un petit clayon tapissé de persil.

Elle a l’œil en amande orné d’un grand sourcil,

et des cheveux frisés blonds comme de la paille.

Or, ses lèvres en fleur, qu’un sourire entrebaille,

tentent les carabins qui fument sur les bancs ;

et comme elle a les seins droits, et que, peu tombants,

ses jupons laissent voir sa jambe ronde et saine,

chacun d’eux lui chuchote un compliment obscène !

В дверях ночных кафе, где скверна полнит залы,

она по вечерам закуску предлагала,

на раков положив петрушку и укроп.

Миндальные глаза, бровастый чистый лоб;

над ним - копна волос, как свежая солома,

но губы - как цветок, что вмиг разгонит дрёму

Студенты, пяля взгляд в её тугую грудь,

могли забыть черёд наполнить и курнуть.

Всех трогали её изящество и стройность...

Так каждый пел хвалы, добавив непристойность.

— Ô muse incorrigible, où faut-il que tu ailles ! —

La dame au cabas vert bourré de victuailles

suçotait par instants le goulot d’un flacon.

Que diable y buvait-elle ? — Or, soudain, le wagon

s’emplit d’ombre ! — Un tunnel ! — J’agrippai la fiole,

et j’aspirai : Goût nul ! — « C’est une babiole,

pensai-je, mais enfin, je suis fort intrigué... »

Et m’adressant à la dame, avec un air gai :

— Que buvez-vous ? lui dis-je, en frisant ma moustache...

— Elle me répondit : « Je ne bois pas ! Je crache ! »

Ах, муза, не поймёшь, куда ты мчать готова !

Вот дама на скамье с корзиною съестного

и поминутно пьёт, прижав ко рту флакон.

Что ж это за питьё ? Внезапно наш вагон

вошёл во тьму. Тоннель ! Тут я хватаю склянку

и делаю глоток - невкусная обманка !

Напиток из чудных. Загадочный бальзам.

Кручу свои усы. Дознаюсь у мадам !

Спросил: "Что пьёте вы из своего фиала ?"

-"О мсье ! Я не пила - я в скляночку плевала".

Ma foi ! que ça te plaise, ou que ça te courrouce,

c’est toi que j’aime, ô ma belle tripière rousse !

Tu fais si bien, assise à ton petit comptoir ! —

Oh ! que ne suis-je pas un garçon d’abattoir,

bras nus, en gros sabots, et du sang à mes fripes ! —

Je pourrais t’embrasser en t’apportant des tripes ;

et pour toi, je serais un enjôleur si neuf

qu’un jour tu me dirais entre deux cœurs de bœuf :

— « Je suis honnête, mais je ne suis pas de pierre ! »

— Et nous nous aimerions, ô ma belle tripière !

Ты рада или нет, но ты - мой свет единый,

о рыжая моя торговка требушиной !

За стойкою твой вид - непревзойдённый шик.

Увы ! Не с бойни я, не рубщик, не мясник,

а то бы я, в сабо и с кровью на сорочке,

тебе мог приносить сычуг, кишки и почки.

Мечта - увлечь тебя, чтоб ты мне, наконец,

сказала посреди развешенных сердец:

"Я - скромница, мой друг, но я не бессердечна !"

Взаимная любовь спаяет нас навечно.

Défense de fumer au bureau ! — mais, qu’importe ! —

J’entrouvre la fenêtre, et je ferme la porte.

Je m’assure que tout est bien enregistré ;

et, sur mon fauteuil vert à clous jaunes, vautré,

pour que la rime d’or au bout du vers se pose,

je fume lentement, la paupière mi-close ! —

Mais voilà que le chef, exécrable bourreau ;

décapite mon rêve en entrant au bureau,

et comme le garçon n’a pu me crier : « Gare ! »

je me rôtis les doigts pour cacher mon cigare.

"В конторе - НЕ КУРИТЬ !" - так что ж ?

Я всё проверю: окошко растворил, захлопнул обе двери,

надёжно устранил любые сквозняки,

сел в кресло попрочней и стал писать стишки.

Не торопясь, курю с прикрытыми глазами,

и лучшие из рифм ко мне приходят сами.

Но тут явился шеф, лютейший мой палач,

и вмиг прервал мечту, хоть взбеленись, хоть плачь !

Посыльный не успел дать знак, чтоб остерёгся.

Я ж, пряча огонёк, сигарою ожёгся.

Ô funeste rencontre ! Au fond d’un chemin creux

se chauffait au soleil sur le talus ocreux

un gros aspic, plus long qu’un manche de quenouille.

Soudain le saut pesant d’une énorme grenouille

fit bouger la vipère endormie à moitié !...

Et je vis — car l’horreur étrangla ma pitié —

sa gueule se distendre, et toute grande ouverte,

se fermer lentement sur la victime verte...

Puis, le sommeil reprit le hideux animal !...—

La grenouille, c’est moi ! — le serpent, c’est le mal !

Одна из страшных встреч: сомлевшая в жаре,

разнежилась змея на глинистом бугре,

точь-в-точь веретено на пуховой подушке

Вдруг, вижу, грузный взлёт, и шлёпнулась лягушка.

Гадюка, пробудясь тотчас из полусна,

стремглав раскрыла рот. Она была страшна.

Мой ужас был таков, что пересилил жалость.

Раздувшаяся пасть, схватив добычу, сжалась.

И съела злая тварь лягушку без следа...

Лягушка - это я ! Змея - моя беда !

Je frissonne toujours, à l’aspect singulier

de certaine bottine ou de certain soulier.

Oui, — que pour me railler, vos épaules se haussent ! —

je frissonne ! Et soudain, songeant au pied qu’ils chaussent,

je me demande : « Est-il mécanique ou vivant ? »

Et je suis pas à pas le sujet, l’observant,

et cherchant l’appareil d’acier qui se dérobe

sous le pantalon fin ou sous la belle robe ;

et dès qu’il a relui, — maniaque aux abois,

sous le cuir élégant je flaire un pied de bois !

Я весь дрожу всегда, как выйду за порог,

завидевши иной особый башмачок.

Да, вам смешны и дрожь и все мои тревоги,

а я трясусь и злюсь, заметив эти ноги,

где заподозрю: есть какой-то механизм,

и вспыхнет вдруг во мне внезапный пароксизм.

Ту хитрость я ищу без всякого изъятья:

под хлопком панталон, под тонким шёлком платья.

Вот, бешено рыча, лечу, как на врага:

и точно - там протез, точёная нога !