La Nuit de novembre - Ноябрьская ночь

Il faisait aussi clair qu’à trois heures du soir,

Lorsque, las de fumer, de lire et de m’asseoir,

Emportant avec moi le rêve qui m’agite,

J’abandonnai ma chambre et sortis de mon gîte.

Et j’errai. Tout le ciel était si lumineux,

Que les rochers devaient sentir passer en eux

Des caresses de lune et des frissons d’étoiles.

La terrible araignée aux si funèbres toiles

Semblait guetter encor le crépuscule gris,

Car les arbres du clos par l’automne amaigris

Montraient dans la clarté qui glaçait leur écorce

Mainte cime chenue et mainte branche torse.

C’était le jour sans bruit, le jour sans mouvement,

Comme en vécut jadis la Belle au Bois Dormant,

Plutôt fait pour les morts que pour nous autres : l’ombre

Qui devenait l’aurore, à l’heure où tout est sombre.

L’air avait la moiteur exquise du rayon,

Et l’objet dessiné comme par un crayon

Всё видно было так, как видно летним днём,

но я устал читать, куря перед окном,

и вот - вдвоём с мечтой, заполнившей досуги -

решился побродить средь ночи по округе.

Я стал блуждать, смотря, как ярок небосвод.

Казалось, скалам люб спадающий с высот свет

ласковой Луны средь звёздного мерцанья

но некий злой паук таится в ожиданье,

среди своих тенёт, прихода серой мглы.

В посадках, сквозь забор и мёрзлые стволы,

что стали без листвы худей наполовину,

открылся мне обзор на снежную вершину.

Казалось лес вокруг был лесом неживых:

в нём стала тьма зарёй. Он был предельно тих.

В таком лесу спала Красавица из сказки.

Тут не было вокруг ни топота, ни тряски.

Весь воздух пронизал лучистый влажный свет,

и каждый, как мелком, очерченный предмет

Prenait l’aspect diurne, et fluet, long, énorme,

Accusait nettement sa couleur et sa forme.

Et le silence, horrible et douce mort du bruit,

Triomphait-il assez dans ce plein jour de nuit

À l’abri du vent rauque et du passant profane

Sous les scintillements du grand ciel diaphane !

Le froid devenait tiède à force de douceur

Et, grisaille des murs, vert des volets, rousseur

Du toit, corde du puits, dents de la girouette,

Là-bas, au fond du clos, une vieille brouette,

À terre çà et là, des bois et des outils,

Toute espèce d’objets, hauts, plats, grands et petits

Tout, jusqu’au sable fin comme celui des grèves

Se détaillait à l’œil ainsi que dans les rêves.

Alors, que de mystère et que d’étrangeté !

Sans doute, un mauvais sort m’allait être jeté

Par un fantôme blanc rencontré sur ma route ?

Le fait est que jamais plus fantastique voûte

N’illumina la terre à cette heure d’effroi :

Je me voyais si bien que j’avais peur de moi.

Minuit allait sonner dans une demi-heure,

Et toujours pas de vent, pas de source qui pleure,

Rien que l’affreux silence où je n’entendais plus

Que le bruit régulier de mes pas résolus ;

Car, au fond, savourant ma lente inquiétude,

Je voulais m’enfoncer dans une solitude

Effroyable, sans murs, sans huttes, sans chemins,

Vierge de tous regards et de tous pieds humains !

нисколько не менял ни формы, ни раскраски -

был виден, как и днём, не прячась и без маски.

В подобной дню ночи молчаньем без труда

была на все шумы наложена узда,

и лишь неслось до звёзд, мерцавших с верхотуры,

как ветер выдавал внизу фиоритуры.

Мороз не угнетал, не гнал в домашний плен.

Пестрела рыжесть крыш над строем тусклых стен.

Зубчатый флюгерок вертелся как потешка.

Стояла у ворот забытая тележка,

Валялись на земле дрова да инвентарь.

Чего тут только нет, лишь не ленись да шарь !

Как будто это пляж, где я бываю летом,

и все пески вокруг залиты ярким светом.

Но что за грозный знак явила мне судьба ?

Страннейшею из встреч отметилась ходьба:

мне некий Белый Дух попался на дороге...

Доселе никогда в полночный час тревоги

Земли не освещал столь странный небосвод:

я глянул на себя - страх сдавил мне рот.

Осталось полчаса, чтоб пробило двенадцать,

и нет ни ветерка, и воды не струятся.

В молчании вокруг сейчас я слышать мог

один лишь резвый стук моих упрямых ног.

Тревожный непокой, творившийся во мне,

настраивал побыть с собой наедине.

Я в страхе шёл от троп, от хижин, от селений

туда, где нет ни глаз, ни всяческих хождений,

Et j’étais arrivé sur une immense roche

Quand je me rappelai que j’avais dans ma poche

Le bréviaire noir des amants de la Mort,

Cette œuvre qui vous brûle autant qu’elle vous mord,

Que la tombée a dictée et qui paraît écrite

Par la main de Satan, la grande âme proscrite.

Oui, j’avais là sur moi, dans cet endroit désert,

Le Cœur Révélateur, et la Maison Usher, Ligeia,

Bérénice et tant d’autres histoires

Qui font les jours peureux, les nuits évocatoires,

Et qu’on ne lit jamais sans frisson sur la peau.

Oui délice et terreur ! j’avais un Edgar Poe :

Edgar Poe, le sorcier douloureux et macabre

Qui chevauche à son gré la raison qui se cabre.

Seul, tout seul, au milieu du silence inouï,

Avais-je la pâleur d’un homme évanoui

Quand j’ouvris le recueil de sinistres nouvelles

Qui donnent le vertige aux plus mâles cervelles ?

Mes cheveux s’étaient-ils dressés, à ce moment ?

Je ne sais ! Mais, mon cœur battait si fortement,

Ma respiration était si haletante,

Que je les entendais tous les deux : oh, l’attente

Du fantôme prévu pendant cette nuit-là !

Et je lus à voix basse Hélène, Morella,

Le Corbeau, le Portrait ovale, Bérénice,

Et, ― que si j’ai mal fait le Très-Haut me punisse ! ―

Je relus le Démon de la Perversité !

Puis, lorsque j’eus fini, je vis à la clarté

а, поравнявшись вдруг с утёсом незнакомым,

припомнил, что пришёл к нему с заветным томом.

Со мной был требник тех, что обожают Смерть,

-тот том, что обожжёт и втянет в круговерть:

его надиктовать могла бы лишь могила,

он писан Сатаной, а перья Смерть острила.

В кармане у меня в заброшенной глуши

сыскался мрачный труд отверженной души:

"Дом Эшеров" и "Сфинкс", "Морелла" и "Лигейя" -

собрание новелл, одна другой страшнее !

Когда читаешь их, так в сердце - колотун

Со мной был Эдгар По - искусник и колдун,

тот самый Эдгар По, что мог своим приказом

взбодрить и обуздать брыкающийся разум.

С той книгою, один в безмерной тишине,

сознанием владел я, верно, невполне.

Казалось, каждый текст сочится в книге кровью.

От них сильнейший ум лишился бы здоровья.

Я тяжко стал дышать, едва лишь в чтенье вник,

и волос надо лбом поднялся дыбом вмиг.

Сильней забился пульс. Спокойное сначала,

вдруг сердце у меня сильнее застучало.

Листал свой том, напряг и зрение и слух:

не явится ль опять недавний Белый Дух ?

Я "Ворона" читал, "Елену", "Беренику" -

прислушался в стихах к их шёпоту и крику,

а в прозе смаковал затейливость интриг.

И пусть меня казнит за то Архистратиг:

Du ciel illuminé comme un plafond magique,

Debout sur une roche un revenant tragique

Drapé dans la guenille horrible du tombeau

Et dont la main sans chair soutenait un corbeau :

Fou, je m’enfuis, criblé par les rayons stellaires,

Et c’est depuis ce temps que j’ai peur des nuits claires.

прочитан мною был и "Демон извращений"...

Тут с неба хлынул шлейф магических видений:

Дух-Призрак во рванье спустился на утёс -

костлявою рукой он "Ворона" вознёс...

Я в ужасе бежал, ища пути короче.

Мне век не позабыть кошмар той светлой ночи !