Les phrases - Маяки

Rubens, fleuve d'oubli, jardin de la paresse,

Oreiller de chair fraîche où l'on ne peut aimer,

Mais où la vie afflue et s'agite sans cesse,

Comme l'air dans le ciel et la mer dans la mer;

О Рубенс, лени сад, покой реки забвенья!

Ты — изголовие у ложа без страстей,

Но где немолчно жизнь кипит, где все — движенье,

Как в небе ветерок, как море меж морей!

Léonard de Vinci, miroir profond et sombre,

Où des anges charmants, avec un doux souris

Tout chargé de mystère, apparaissent à l'ombre

Des glaciers et des pins qui ferment leur pays;

О Винчи, зеркало с неясной глубиною,

Где сонмы ангелов с улыбкой на устах

И тайной на челе витают, где стеною

Воздвиглись горы льдов с лесами на хребтах;

Rembrandt, triste hôpital tout rempli de murmures,

Et d'un grand crucifix décoré seulement,

Où la prière en pleurs s'exhale des ordures,

Et d'un rayon d'hiver traversé brusquement;

О Рембрандт, грустная, угрюмая больница

С Распятьем посреди, где внятен вздох больных,

Где брезжит зимняя, неверная денница,

Где гимн молитвенный среди проклятий стих!

Michel-Ange, lieu vague où l'on voit des hercules

Se mêler à des Christs, et se lever tout droits

Des fantômes puissants qui dans les crépuscules

Déchirent leur suaire en étirant leurs doigts;

Андже́ло, странный мир: Христы и Геркулесы[15]

Здесь перемешаны; здесь привидений круг,

Лишь мир окутают вечерней тьмы завесы,

Срывая саваны, к нам тянет кисти рук.

Colères de boxeur, impudences de faune,

Toi qui sus ramasser la beauté des goujats,

Grand cœur gonflé d'orgueil, homme débile et jaune,

Puget, mélancolique empereur des forçats;

Пюже[16], печальный царь навеки осужденных,

Одевший красотой уродство и позор,

Надменный дух, ланит поблеклость изможденных,

То сладострастный фавн, то яростный боксер;

Watteau, ce carnaval où bien des cœurs illustres,

Comme des papillons, errent en flamboyant,

Décors frais et légers éclairés par des lustres

Qui versent la folie à ce bal tournoyant;

Ватто! О карнавал, где много знаменитых

Сердец, как бабочки, порхают и горят,

Где блещет шумный вихрь безумий, с люстр излитых,

И где орнаментов расцвел нарядный ряд!

Goya, cauchemar plein de choses inconnues,

De fœtus qu'on fait cuire au milieu des sabbats,

De vieilles au miroir et d'enfants toutes nues,

Pour tenter les démons ajustant bien leurs bas;

О Гойя, злой кошмар[17], весь полный тайн бездонных,

Проклятых шабашей, зародышей в котлах,

Старух пред зеркалом, малюток обнаженных,

Где даже демонов волнует страсть и страх;

Delacroix, lac de sang hanté des mauvais anges,

Ombragé par un bois de sapins toujours vert,

Où sous un ciel chagrin, des fanfares étranges

Passent, comme un soupir étouffé de Weber;

Делакруа, затон кровавый, где витает Рой падших Ангелов;

чтоб вечно зеленеть,

Там лес тенистых пихт чудесно вырастает;

Там, как у Вебера[18], звучит глухая медь;

Ces malédictions, ces blasphèmes, ces plaintes,

Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Te Deum,

Sont un écho redit par mille labyrinthes;

C'est pour les cœurs mortels un divin opium!

Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха,

Богохуления, Те Deum[19], реки слез,

То — лабиринтами умноженное эхо,

Блаженный опиум, восторг небесных грез!

C'est un cri répété par mille sentinelles,

Un ordre renvoyé par mille porte-voix;

C'est un phare allumé sur mille citadelles,

Un appel de chasseurs perdus dans les grands bois!

То — часового крик, отвсюду повторенный,

Команда рупоров, ответный дружный рев,

Маяк, на тысячах высот воспламененный,

Призыв охотника из глубины лесов!

Car c'est vraiment, Seigneur, le meilleur témoignage

Que nous puissions donner de notre dignité

Que cet ardent sanglot qui roule d'âge en âge

Et vient mourir au bord de votre éternité!

Творец! вот лучшее от века указанье,

Что в нас святой огонь не может не гореть,

Что наше горькое, безумное рыданье

У брега вечности лишь может замереть!