Voltaire at Ferney - Вольтер в Ферне

Perfectly happy now, he looked at his estate.

An exile making watches glanced up as he passed

And went on working; where a hospital was rising fast

A joiner touched his cap; an agent came to tell

Some of the trees he'd planted were progressing well.

The white alps glittered.

It was summer. He was very great.

Он, оглядев имение, был счастлив в этот миг:

Изгнанник-часовщик взглянул неуловимо,

Знакомый столяр шел на стройку мимо,

Туда, где госпиталь, как саженец всходил.

Почти все принялись - садовник известил.

Сверкали Альпы белизной.

И было лето. И был он так велик.

Far off in Paris where his enemies

Whispered that he was wicked, in an upright chair

A blind old woman longed for death and letters.

He would write, "Nothing is better than life".

But was it? Yes, the fight

Against the false and the unfair

Was always worth it. So was gardening. Civilize.

В Париже желчью изошли враги,

Ругая нравственность сидящей в грозном кресле

Слепой старухи, ждущей смерти и письма.

Он рек: "Нет слаще жизни!"

Так ли? Да, весьма.

Борьба за правду, справедливость стоит жизни, если

Добавить садоводство к ней и острые мозги.

Cajoling, scolding, scheming, cleverest of them all,

He'd had the other children in a holy war

Against the unfamous grown-ups; and like a child, been sly

And humble, when there was occasion for

The two-faced answer or the plain protective lie

But, patient like a peasant, waited for their fall.

Лесть, брань, интриги...

Будучи умней, Он, все же, предпочел иные средства

В войне с посредственностью, например, смиренность,

По надобности, хитрость - атрибуты детства,

Двусмысленный ответ, порой, неоткровенность.

И терпеливо ждал паденья их Помпей.

And never doubted, like D'Alembert, he would win:

Only Pascal was a great enemy, the rest

Were rats already poisoned; there was much, though, to be done,

And only himself to count upon.

Dear Diderot was dull but did his best;

Rousseau, he'd always known, would blubber and give in.

Не сомневался он, как Д'Аламбер, что победит.

Один Паскаль - достойный враг, другие ж, Боже,

Отравленные крысы; а впереди еще так много дел,

Рассчитывать придется на себя - таков удел.

Дидро - тот просто глуп и делает что может

Руссо всплакнет и первенство простит.

Night fell and made him think of women

Lust Was one of the great teachers;

Pascal was a fool, How Emilie had loved astronomy and bed;

Pimpette had loved him too, like scandal; he was glad

He'd done his share of weeping for Jerusalem:

As a rule, It was the pleasure-haters who became unjust.

В ночи ему вдруг вспомнились подруги.

Вожделенье - Великий педагог;

Паскаль - дурак. Эмилию влекли и звезды, и постель.

Пимпетта - клад, Его любила так же, как скандал, и он был рад

Отдав Иерусалиму скорби дань: итак -

Несправедливым ненавистно наслажденье.

Yet, like a sentinel, he could not sleep.

The night was full of wrong, Earthquakes and executions:

Soon he would be dead,

And still all over Europe stood the horrible nurses

Itching to boil their children. Only his verses

Perhaps could stop them: He must go on working:

Overhead, The uncomplaining stars composed their lucid song.

Ему не спится, будто часовому.

Покоя нет В ночи. Землетрясенья, казни: смерть тоже на часах.

По всей Европе нянечкам-вампирам

Не терпится сварить своих детей.

И только лира Его их остановит. За работу!

А звезды в небесах,

Не ведая забот, слагали песнь, бесстрастную, как свет.