Les sept Vieillards - Семь стариков

Fourmillante cité, cité pleine de rêves,

Où le spectre en plein jour raccroche le passant!

Les mystères partout coulent comme des sèves

Dans les canaux étroits du colosse puissant.

О город, где плывут кишащих снов потоки,

Где сонмы призраков снуют при свете дня,

Где тайны страшные везде текут, как соки

Каналов городских, пугая и дразня!

Un matin, cependant que dans la triste rue

Les maisons, dont la brume allongeait la hauteur,

Simulaient les deux quais d'une rivière accrue,

Et que, décor semblable à l'âme de l'acteur,

Я шел в час утренний по улице унылой,

Вкруг удлинял туман фасадов высоту,

Как берега реки, возросшей с страшной силой;

Как украшение, приличное шуту,

Un brouillard sale et jaune inondait tout l'espace,

Je suivais, roidissant mes nerfs comme un héros

Et discutant avec mon âme déjà lasse,

Le faubourg secoué par les lourds tombereaux.

Он грязно-желтой все закутал пеленою;

Я брел, в беседу сам с собою погружен,

Подобный павшему, усталому герою;

И громыхал вдали по мостовой фургон.

Tout à coup, un vieillard dont les guenilles jaunes

Imitaient la couleur de ce ciel pluvieux,

Et dont l'aspect aurait fait pleuvoir les aumônes,

Sans la méchanceté qui luisait dans ses yeux,

Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетый

В лохмотья желтые, как в клочья облаков,

Простого нищего имея все приметы;

Горело бешенство в огне его зрачков;

M'apparut. On eût dit sa prunelle trempée

Dans le fiel; son regard aiguisait les frimas,

Et sa barbe à longs poils, roide comme une épée

Se projetait, pareille à celle de Judas.

Таким явился он неведомо откуда,

Со взором, режущим, как инея игла,

И борода его, как борода Иуды,

Внизу рапирою заострена была.

Il n'était pas voûté, mais cassé, son échine

Faisant avec sa jambe un parfait angle droit,

Si bien que son bâton, parachevant sa mine,

Lui donnait la tournure et le pas maladroit

С ногами дряблыми прямым углом сходился

Его хребет; он был не сгорблен, а разбит;

На палку опершись, он мимо волочился,

Как зверь подшибленный или трехногий жид.

D'un quadrupède infirme ou d'un Juif à trois pattes.

Dans la neige et la boue il allait s'empêtrant,

Comme s'il écrasait des morts sous ses savates,

Hostile à l'univers plutôt qu'indifférent.

Он, спотыкаясь, брел неверными шагами

И, ковыляя, грязь и мокрый снег месил,

Ярясь на целый мир; казалось, сапогами

Он трупы сгнившие давил что было сил.

Son pareil le suivait: barbe, œil, dos, bâton, loques,

Nul trait ne distinguait, du même enfer venu,

Ce jumeau centenaire, et ces spectres baroques

Marchaient du même pas vers un but inconnu.

За ним — его двойник, с такой же желчью взгляда,

С такой же палкою и сломанной спиной:

Два странных призрака из общей бездны ада,

Как будто близнецы, явились предо мной.

À quel complot infâme étais-je donc en butte,

Ou quel méchant hasard ainsi m'humiliait?

Car je comptai sept fois, de minute en minute,

Ce sinistre vieillard qui se multipliait!

Что за позорная и страшная атака?

Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг?

Я до семи дочел душою, полной мрака:

Семь раз проследовал нахмуренный старик.

Que celui-là qui rit de mon inquiétude,

Et qui n'est pas saisi d'un frisson fraternel,

Songe bien que malgré tant de décrépitude

Ces sept monstres hideux avaient l'air éternel!

Ты улыбаешься над ужасом тревоги,

Тебя сочувствие и трепет не томит;

Но верь, все эти семь едва влачивших ноги,

Семь гнусных призраков являли вечный вид!

Aurais-je, sans mourir, contemplé le huitième,

Sosie inexorable, ironique et fatal,

Dégoûtant Phénix, fils et père de lui-même?

— Mais je tournais le dos au cortège infernal.

Упал бы замертво я, увидав восьмого,

Чей взор насмешливый и облик были б те ж!

Злой Феникс[93], канувший, чтоб вдруг возникнуть снова,

Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж!

Exaspéré comme un ivrogne qui voit double,

Je rentrai, je fermai ma porte, épouvanté,

Malade et morfondu, l'esprit fiévreux et trouble,

Blessé par le mystère et par l'absurdité!

С душой, смятенною под властью раздвоенья,

Как жалкий пьяница, от страха чуть дыша,

Я поспешил домой; томили мозг виденья,

Нелепой тайною смущалася душа.

Vainement ma raison voulait prendre la barre;

La tempête en jouant déroutait ses efforts,

Et mon âme dansait, dansait, vieille gabarre

Sans mâts, sur une mer monstrueuse et sans bords!

Мой потрясенный дух искал напрасно мели;

Его, шутя, увлек свирепый ураган,

Как ветхую ладью, кружа в пылу похмелий,

И бросил, изломав, в безбрежный океан.