I Will Sing You One-O - Хочу Вам возвестить тот час

It was long I lay

Awake that night

Wishing that night

Would name the hour

And tell me whether

To call it day

(Though not yet light)

And give up sleep.

The snow fell deep

With the hiss of spray;

Two winds would meet,

One down one street,

One down another,

And fight in a smother

Of dust and feather.

I could not say,

But feared the cold

Had checked the pace

Of the tower clock

By tying together

Its hands of gold

Before its face

Заела лень, а ночью встал -

уже не спал.

Хотел узнать,

когда рассвет

и неужели

забрезжил день.

(А света нет).

Тут не до нег.

Вихрится снег

под свист метели.

Сошлись в проулках

два ветра гулких.

Взялись в потугах

душить друг друга.

Завыла вьюга.

Не стану лгать,

хоть мне некстати

лезть в переделки

в эти холода,

но стал впотьмах следить,

когда сойдутся стрелки

в башенных часах на циферблате.

Then cane one knock!

A note unruffled

Of earthly weather,

Though strange and muffled.

The tower said, "One!'

And then a steeple.

They spoke to themselves

And such few people

As winds might rouse

From sleeping warm

(But not unhouse).

They left the storm

That struck en masse

My window glass

Like a beaded fur.

In that grave One

They spoke of the sun

And moon and stars,

Saturn and Mars

And Jupiter.

Still more unfettered,

They left the named

And spoke of the lettered,

The sigmas and taus

Of constellations.

They filled their throats

With the furthest bodies

To which man sends his

Speculation,

Beyond which God is;

The cosmic motes

Of yawning lenses.

Their solemn peals

Were not their own:

They spoke for the clock

With whose vast wheels

Theirs interlock.

In that grave word

Uttered alone

The utmost star

Trembled and stirred,

Though set so far

Its whirling frenzies

Appear like standing

in one self station.

It has not ranged,

And save for the wonder

Of once expanding

To be a nova,

It has not changed

To the eye of man

On planets over

Around and under

It in creation

Since man began

To drag down man

And nation nation.

И слышу: трах!

Невозмутимый звон

на всю округу.

Он странно приглушён.

И башня возвестила: "Час !" -

совмесно с колокольней,

как сговорясь вдвоём.

Поднялся люд окольный,

расслышавший сигнал

меж сладких снов,

(а нищий люд не спал)...

Злой ветер был суров,

накинувшись en masse,

все стёкла тряс -

как мёрзлым мехом вытер.

Включился в разговор

весь звёздный хор,

и Солнце, и Луна,

и круг планет сполна:

и Марс с Сатурном, и Юпитер.

Все тау с сигмами созвездий

раскрепощённо, с траекторий,

вступая спор учёный

в своём заезде,

трепали в споре клочки теорий,

что люди под шумок,

приводят как итог...

Среди тех выводов - и Бог...

Космическою тенью

в зиянье объектива

не объяснишь рожденье

волшебного мотива.

Рождаясь в небесах,

он слышится в часах,

где шестерни ретивы.

Заветным словом

владела лишь звезда,

светящая над кровом,

но дальняя на диво.

Одна лишь, без подруг.

Она нейдёт оттуда,

ни на мгновенье.

Крутясь без перерыва,

не входит в звёздный круг.

С ней вышло чудо.

Дожив до расширенья

предстала Новой.

(Хотела возвестить тот час !).

По мнению любого люда,

в её свеченье,

без измененья,

всегда лишь блеск суровый,

и так покуда,

внизу всё то же предстаёт:

там человек любого века

гнетёт другого человека;

один народ гнетёт другой народ.