Bénédiction - Благословение

Lorsque, par un décret des puissances suprêmes,

Le poète apparaît dans ce monde ennuyé,

Sa mère épouvantée et pleine de blasphèmes

Crispe ses poings vers Dieu, qui la prend en pitié:

Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем

Явился вдруг поэт — не в силах слез унять,

С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем

Простерла длани в высь его родная мать!

— Ah! Que n'ai-je mis bas tout un nœud de vipères,

Plutôt que de nourrir cette dérision!

Maudite soit la nuit aux plaisirs éphémères

Où mon ventre a conçu mon expiation!

«Родила б лучше я гнездо ехидн[6] презренных,

Чем это чудище смешное… С этих пор

Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных

Во мне зачавшую возмездье за позор!

Puisque tu m'as choisie entre toutes les femmes

Pour être le dégoût de mon triste mari,

Et que je ne puis pas rejeter dans les flammes,

Comme un billet d'amour, ce monstre rabougri,

Лишь мне меж женами печаль и отвращенье

В того, кого люблю, дано судьбой вдохнуть;

О, почему в огонь не смею я швырнуть,

Как страстное письмо, свое же порожденье!

Je ferai rejaillir la haine qui m'accable

Sur l'instrument maudit de tes méchancetés,

Et je tordrai si bien cet arbre misérable,

Qu'il ne pourra pousser ses boutons empestés!

Но я отмщу за все: проклятия небес

Я обращу на их орудие слепое;

Я искалечу ствол, чтобы на нем исчез

Бесследно мерзкий плод, источенный чумою!»

Elle ravale ainsi l'écume de sa haine,

Et, ne comprenant pas les desseins éternels,

Elle-même prépare au fond de la Géhenne

Les bûchers consacrés aux crimes maternels.

И не поняв того, что Высший Рок судил,

И пену ярости глотая в исступленье,

Мать обрекла себя на вечное сожженье

— Ей материнский грех костер соорудил!

Pourtant, sous la tutelle invisible d'un ange,

L'enfant déshérité s'enivre de soleil,

Et dans tout ce qu'il boit et dans tout ce qu'il mange

Retrouve l'ambroisie et le nectar vermeil.

А между тем дитя, резвяся, расцветает;

То — Ангел осенил дитя своим крылом:

Малютка нектар пьет, амброзию вкушает

И дышит солнечным живительным лучом;

Il joue avec le vent, cause avec le nuage,

Et s'enivre en chantant du chemin de la croix;

Et l'esprit qui le suit dans son pèlerinage

Pleure de le voir gai comme un oiseau des bois.

Играет с ветерком, и с тучкой речь заводит,

И с песней по пути погибели идет,

И Ангел крестный путь за ним вослед проходит,

И, щебетание услыша, слезы льет.

Tous ceux qu'il veut aimer l'observent avec crainte,

Ou bien, s'enhardissant de sa tranquillité,

Cherchent à qui saura lui tirer une plainte,

Et font sur lui l'essai de leur férocité.

Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье;

Все изменяет вкруг, все гибнет без следа,

И каждый, злобствуя на кроткое созданье,

Пытает детский ум и сердце без стыда!

Dans le pain et le vin destinés à sa bouche

Ils mêlent de la cendre avec d'impurs crachats;

Avec hypocrisie ils jettent ce qu'il touche,

Et s'accusent d'avoir mis leurs pieds dans ses pas.

В твое вино и хлеб они золу мешают

И бешеной слюной твои уста язвят;

Они всего тебя с насмешкою лишают

И даже самый след обходят и клеймят!

Sa femme va criant sur les places publiques:

Puisqu'il me trouve assez belle pour m'adorer,

Je ferai le métier des idoles antiques,

Et comme elles je veux me faire redorer;

Смотри, и даже та, кого ты звал своею,

Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:

«Он пал передо мной, восторгом пламенея;

Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!

Et je me soûlerai de nard, d'encens, de myrrhe,

De génuflexions, de viandes et de vins,

Pour savoir si je puis dans un cœur qui m'admire

Usurper en riant les hommages divins!

Окутана волной божественных курений,

Я вознеслась над ним, в мольбе склоненным ниц;

Я жажду от него коленопреклонений

И требую, смеясь, я жертвенных кошниц[7].

Et, quand je m'ennuierai de ces farces impies,

Je poserai sur lui ma frêle et forte main;

Et mes ongles, pareils aux ongles des harpies,

Sauront jusqu'à son cœur se frayer un chemin.

Когда ж прискучат мне безбожные забавы,

Я возложу, смеясь, к нему, на эту грудь

Длань страшной гарпии[8]: когтистый и кровавый

До сердца самого она проточит путь.

Comme un tout jeune oiseau qui tremble et qui palpite,

J'arracherai ce cœur tout rouge de son sein,

Et, pour rassasier ma bête favorite,

Je le lui jetterai par terre avec dédain!"

И сердце, полное последних трепетаний,

Как из гнезда — птенца, из груди вырву я,

И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний

С ним поиграть могла и кошечка моя!»

Vers le ciel, où son œil voit un trône splendide,

Le poète serein lève ses bras pieux,

Et les vastes éclairs de son esprit lucide

Lui dérobent l'aspect des peuples furieux:

Тогда в простор небес он длани простирает —

Туда, где Вечный Трон торжественно горит;

Он полчища врагов безумных презирает,

Лучами чистыми и яркими залит:

— "Soyez béni, mon Dieu, qui donnez la souffrance

Comme un divin remède à nos impuretés

Et comme la meilleure et la plus pure essence

Qui prépare les forts aux saintes voluptés!

— «Благословен Господь, даруя нам страданья,

Что грешный дух влекут божественной стезей;

Восторг вкушаю я из чаши испытанья,

Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!

Je sais que vous gardez une place au poète

Dans les rangs bienheureux des saintes légions,

Et que vous l'invitez à l'éternelle fête

Des trônes, des vertus, des dominations.

Я ведаю, в стране священных легионов,

В селеньях Праведных, где воздыханий нет,

На вечном празднике Небесных Сил и Тронов[9],

Среди ликующих воссядет и поэт!

Je sais que la douleur est la noblesse unique

Où ne mordront jamais la terre et les enfers,

Et qu'il faut pour tresser ma couronne mystique

Imposer tous les temps et tous les univers.

Страданье — путь один в обитель славы вечной,

Туда, где адских ков, земных скорбей конец;

Из всех веков и царств Вселенной бесконечной

Я для себя сплету мистический венец[10]!

Mais les bijoux perdus de l'antique Palmyre,

Les métaux inconnus, les perles de la mer,

Par votre main montés, ne pourraient pas suffire

À ce beau diadème éblouissant et clair;

Пред тем венцом — ничто и блеск камней Пальмиры[11],

И блеск еще никем не виданных камней,

Пред тем венцом — ничто и перлы, и сапфиры,

Творец, твоей рукой встревоженных морей.

Car il ne sera fait que de pure lumière,

Puisée au foyer saint des rayons primitifs,

Et dont les yeux mortels, dans leur splendeur entière,

Ne sont que des miroirs obscurcis et plaintifs!"

И будет он сплетен из чистого сиянья

Святого очага, горящего в веках,

И смертных всех очей неверное мерцанье

Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!»