Au Lecteur - Вступление

La sottise, l'erreur, le péché, la lésine,

Occupent nos esprits et travaillent nos corps,

Et nous alimentons nos aimables remords,

Comme les mendiants nourrissent leur vermine.

Безумье, скаредность, и алчность, и разврат

И душу нам гнетут, и тело разъедают;

Нас угрызения, как пытка, услаждают,

Как насекомые, и жалят и язвят.

Nos péchés sont têtus, nos repentirs sont lâches;

Nous nous faisons payer grassement nos aveux,

Et nous rentrons gaiement dans le chemin bourbeux,

Croyant par de vils pleurs laver toutes nos taches.

Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;

За все сторицею себе воздать спеша,

Опять путем греха, смеясь, скользит душа,

Слезами трусости омыв свой путь позорный.

Sur l'oreiller du mal c'est Satan Trismégiste

Qui berce longuement notre esprit enchanté,

Et le riche métal de notre volonté

Est tout vaporisé par ce savant chimiste.

И Демон Трисмегист[4], баюкая мечту,

На мягком ложе зла наш разум усыпляет;

Он волю, золото души, испепеляет,

И, как столбы паров, бросает в пустоту;

C'est le diable qui tient les fils qui nous remuent!

Aux objets répugnants nous trouvons des appas;

Chaque jour vers l'enfer nous descendons d'un pas,

Sans horreur, à travers des ténèbres qui puent.

Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья

И, смело шествуя среди зловонной тьмы,

Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы

Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;

Ainsi qu'un débauché pauvre qui baise et mange

Le sein martyrisé d'une antique catin,

Nous volons au passage un plaisir clandestin

Que nous pressons bien fort comme une vieille orange.

Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет

В вертепе нищенском иной гуляка праздный,

Мы новых сладостей и новой тайны грязной

Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;

Serré, fourmillant, comme un million d'helminthes,

Dans nos cerveaux ribote un peuple de démons,

Et, quand nous respirons, la mort dans nos poumons

Descend, fleuve invisible, avec de sourdes plaintes.

У нас в мозгу кишит рой демонов безумный,

Как бесконечный клуб змеящихся червей;

Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней,

Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.

Si le viol, le poison, le poignard, l'incendie,

N'ont pas encor brodé de leurs plaisants dessins

Le canevas banal de nos piteux destins,

C'est que notre âme, hélas! N'est pas assez hardie.

До сей поры кинжал, огонь и горький яд

Еще не вывели багрового узора;

Как по канве, по дням бессилья и позора,

Наш дух растлением до сей поры объят!

Mais parmi les chacals, les panthères, les lices,

Les singes, les scorpions, les vautours, les serpents,

Les monstres glapissants, hurlants, grognants, rampants,

Dans la ménagerie infâme de nos vices,

Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих,

Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,

Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей,

Одно ужасней всех: в нем жестов нет грозящих,

Il en est un plus laid, plus méchant, plus immonde!

Quoiqu'il ne pousse ni grands gestes ni grands cris,

Il ferait volontiers de la terre un débris

Et dans un bâillement avalerait le monde;

Нет криков яростных, но странно слиты в нем

Все исступления, безумства, искушенья;

Оно весь мир отдаст; смеясь, на разрушенье,

Оно поглотит мир одним своим зевком!

C'est l'ennui! — l'œil chargé d'un pleur involontaire,

Il rêve d'échafauds en fumant son houka.

Tu le connais, lecteur, ce monstre délicat,

Hypocrite lecteur, — mon semblable, — mon frère!

То — Скука! — Облаком своей houka[5] одета,

Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.

Скажи, читатель лжец, мой брат и мой двойник,

Ты знал чудовище утонченное это?!