Confession - Исповедь

One time, once only, sweet, amiable woman,

On my arm your smooth arm

Rested (on the tenebrous background of my soul

That memory is not faded);

О, незабвенный миг! То было только раз:

Ты на руку мою своей рукой учтивой

Вдруг так доверчиво, так нежно оперлась,

Надолго озарив мой сумрак сиротливый.

It was late; like a newly struck medal

The full moon spread its rays,

And the solemnity of the night streamed

Like a river over sleeping Paris.

Тогда был поздний час; как новая медаль,

Был полный диск луны на мраке отчеканен,

И ночь торжественной рекой катилась вдаль;

Вкруг мирно спал Париж, и звук шагов был странен;

And along the houses, under the porte-cocheres,

Cats passed by furtively,

With ears pricked up, or else, like beloved shades,

Slowly escorted us.

Вдоль дремлющих домов, в полночной тишине

Лишь кошки робкие, насторожась, шныряли,

Как тени милые, бродили при луне

И, провожая нас, шаг легкий умеряли.

Suddenly, in the midst of that frank intimacy

Born in the pale moonlight,

From you, sonorous, rich instrument which vibrates

Only with radiant gaiety,

Вдруг близость странная меж нами расцвела,

Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете,

И ты, чья молодость в своем живом расцвете

Лишь пышным праздником и радостью была,

From you, clear and joyful as a fanfare

In the glistening morning light,

A plaintive note, a bizarre note

Escaped, faltering

Ты, светлый звон трубы, в лучах зари гремящей —

В миг странной близости, возникшей при луне,

Вдруг нотой жалостной, неверной и кричащей,

Как бы непрошеной, пронзила сердце мне.

Like a puny, filthy, sullen, horrible child,

Who would make his family blush,

And whom they have hidden for a long time

In a secret cellar.

Та нота вырвалась и дико и нелепо,

Как исковерканный, беспомощный урод,

Заброшенный семьей навек во мраке склепа

И вдруг покинувший подземный, тайный свод.

Poor angel, it sang, your discordant note:

"That naught is certain here below,

That always, though it paint its face with utmost care

Man's selfishness reveals itself,

Та нота горькая, мой ангел бедный, пела:

«Как все неверно здесь, где смертью все грозит!

О, как из-под румян, подделанных умело,

Лишь бессердечие холодное сквозит!

That it's a hard calling to be a lovely woman,

And that it is the banal task

Of the cold and silly danseuse who faints away

With a mechanical smile,

Свой труд танцовщицы, и скучный и банальный,

Всегда готова я безумно клясть, как зло;

Пленять сердца людей улыбкой машинальной

И быть красавицей — плохое ремесло.

That to build on hearts is a foolish thing,

That all things break, love, and beauty,

Till Oblivion tosses them into his dosser

To give them back to Eternity!"

Возможно ли творить, где все живет мгновенье,

Где гибнет красота, изменчива любовь,

И где поглотит все холодное Забвенье,

Где в жерло Вечности все возвратится вновь!»

I've often evoked that enchanted moon,

The silence and the languidness,

And that horrible confidence whispered

In the heart's confessional.

Как часто вижу я с тех пор в воспоминанье

Молчанье грустное, волшебный свет луны

И это горькое и страшное признанье,

Всю эту исповедь под шепот тишины!