The Seven Old Men - Семь стариков

Teeming, swarming city, city full of dreams,

Where specters in broad day accost the passer-by!

Everywhere mysteries flow like the sap in a tree

Through the narrow canals of the mighty giant.

О город, где плывут кишащих снов потоки,

Где сонмы призраков снуют при свете дня,

Где тайны страшные везде текут, как соки

Каналов городских, пугая и дразня!

One morning, while in a gloomy street the houses,

Whose height was increased by the mist, simulated

The quais of a swollen river, and while —

A setting that was like the actor's soul —

Я шел в час утренний по улице унылой,

Вкруг удлинял туман фасадов высоту,

Как берега реки, возросшей с страшной силой;

Как украшение, приличное шуту,

A dirty yellow fog inundated all space,

I was following, steeling my nerves like a hero,

Arid arguing with my already weary soul,

A squalid street shaken by the heavy dump-carts.

Он грязно-желтой все закутал пеленою;

Я брел, в беседу сам с собою погружен,

Подобный павшему, усталому герою;

И громыхал вдали по мостовой фургон.

Suddenly an old man whose tattered yellow clothes

Were of the same color as the rainy heavens,

And whose aspect would have brought him showers of alms

If his eyes had not gleamed with so much wickedness,

Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетый

В лохмотья желтые, как в клочья облаков,

Простого нищего имея все приметы;

Горело бешенство в огне его зрачков;

Appeared to me. One would have said his eyes were drenched

With gall; his look sharpened the winter's chill,

And his long shaggy beard, like that of Judas,

Projected from his chin as stiffly as a sword.

Таким явился он неведомо откуда,

Со взором, режущим, как инея игла,

И борода его, как борода Иуды,

Внизу рапирою заострена была.

He was not bent over, but broken; his back-bone

Made with his legs a perfect right angle,

So that his stick, completing the picture,

Gave him the appearance and clumsy gait

С ногами дряблыми прямым углом сходился

Его хребет; он был не сгорблен, а разбит;

На палку опершись, он мимо волочился,

Как зверь подшибленный или трехногий жид

Of a lame quadruped or a three-legged Jew.

He went hobbling along in the snow and the mud

As if he were crushing the dead under his shoes;

Hostile, rather than indifferent to the world,

Он, спотыкаясь, брел неверными шагами

И, ковыляя, грязь и мокрый снег месил,

Ярясь на целый мир; казалось, сапогами

Он трупы сгнившие давил что было сил.

His likeness followed him: beard, eye, back, stick, tatters,

No mark distinguished this centenarian twin,

Who came from the same hell, and these baroque specters

Were walking with the same gait toward an unknown goal.

За ним — его двойник, с такой же желчью взгляда,

С такой же палкою и сломанной спиной:

Два странных призрака из общей бездны ада,

Как будто близнецы, явились предо мной.

Of what infamous plot was I then the object,

Or what evil chance humiliated me thus?

For I counted seven times in as many minutes

That sinister old man who multiplied himself!

Что за позорная и страшная атака?

Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг?

Я до семи дочел душою, полной мрака:

Семь раз проследовал нахмуренный старик.

Let him who laughs at my disquietude,

And who is not seized with a fraternal shudder,

Realize that in spite of such decrepitude

Those hideous monsters had an eternal look!

Ты улыбаешься над ужасом тревоги,

Тебя сочувствие и трепет не томит;

Но верь, все эти семь едва влачивших ноги,

Семь гнусных призраков являли вечный вид!

Could I, without dying, have regarded the eighth,

Unrelenting Sosia, ironic and fatal,

Disgusting Phoenix, son and father of himself?

— But I turned my back on that hellish procession.

Упал бы замертво я, увидав восьмого,

Чей взор насмешливый и облик были б те ж!

Злой Феникс[93], канувший, чтоб вдруг возникнуть снова,

Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж!

Exasperated like a drunk who sees double,

I went home; I locked the door, terrified,

Chilled to the bone and ill, my mind fevered, confused,

Hurt by that mysterious and absurd happening!

С душой, смятенною под властью раздвоенья,

Как жалкий пьяница, от страха чуть дыша,

Я поспешил домой; томили мозг виденья,

Нелепой тайною смущалася душа.

Vainly my reason tried to take the helm;

The frolicsome tempest baffled all its efforts,

And my soul, old sailing barge without masts,

Kept dancing, dancing, on a monstrous, shoreless sea!

Мой потрясенный дух искал напрасно мели;

Его, шутя, увлек свирепый ураган,

Как ветхую ладью, кружа в пылу похмелий

И бросил, изломав, в безбрежный океан.