The Swan - Лебедь

Andromache, I think of you! — That little stream,

That mirror, poor and sad, which glittered long ago

With the vast majesty of your widow's grieving,

That false Simois swollen by your tears,

Я о тебе одной мечтаю, Андромаха[88],

Бродя задумчиво по новой Карусель[89],

Где скудный ручеек, иссякший в груде праха,

Вновь оживил мечту, бесплодную досель.

Suddenly made fruitful my teeming memory,

As I walked across the new Carrousel.

— Old Paris is no more (the form of a city

Changes more quickly, alas! than the human heart);

О, лживый Симоис[90], как зеркало живое

Ты прежде отражал в себе печаль вдовы.

Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое,

Чем внешность города пересоздать! Увы!..

I see only in memory that camp of stalls,

Those piles of shafts, of rough hewn cornices, the grass,

The huge stone blocks stained green in puddles of water,

And in the windows shine the jumbled bric-a-brac.

Я созерцаю вновь кругом ряды бараков,

Обломки ветхие распавшихся колонн,

В воде зацветших луж ищу я тленья знаков,

Смотрю на старый хлам в витринах у окон.

Once a menagerie was set up there;

There, one morning, at the hour when Labor awakens,

Beneath the clear, cold sky when the dismal hubbub

Of street-cleaners and scavengers breaks the silence,

Здесь прежде, помнится, зверинец был построен;

Здесь, помню, видел я среди холодной мглы,

Когда проснулся Труд, и воздух был спокоен,

Но пыли целый смерч взвивался от метлы,

I saw a swan that had escaped from his cage,

That stroked the dry pavement with his webbed feet

And dragged his white plumage over the uneven ground.

Beside a dry gutter the bird opened his beak,

Больного лебедя; он вырвался из клетки

И, тщетно лапами сухую пыль скребя

И по сухим буграм свой пух роняя редкий,

Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья.

Restlessly bathed his wings in the dust

And cried, homesick for his fair native lake:

"Rain, when will you fall? Thunder, when will you roll?"

I see that hapless bird, that strange and fatal myth,

В пыли давно уже пустого водоема

Купая трепет крыл, все сердце истомив

Мечтой об озере, он ждал дождя и грома,

Возникнув предо мной, как странно-вещий миф.

Toward the sky at times, like the man in Ovid,

Toward the ironic, cruelly blue sky,

Stretch his avid head upon his quivering neck,

As if he were reproaching God!

Как муж Овидия[91], в небесные просторы

Он поднял голову и шею, сколько мог,

И в небо слал свои бессильные укоры

— Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.