|
На английском |
На русском |
|---|---|
|
January, irritated with the whole city, Pours from his urn great waves of gloomy cold On the pale occupants of the nearby graveyard And death upon the foggy slums. |
Вот всякой жизни враг заклятый, Плювиоз[74] На бледных жителей кладбища холод черный Из урны щедро льет, и вот волной тлетворной Уничтожение в предместьях разлилось. |
|
My cat seeking a bed on the tiled floor Shakes his thin, mangy body ceaselessly; The soul of an old poet wanders in the rain-pipe With the sad voice of a shivering ghost. |
Неугомонный кот, весь тощий, шелудивый, К подстилке тянется; под кровлей чердака Поэта бродит дух забытый, сиротливый: Как зыбкой тени плач, тиха его тоска. |
|
The great bell whines, the smoking log Accompanies in falsetto the snuffling clock, While in a deck of cards reeking of filthy scents, |
Рыдает колокол, дымящие поленья Часам простуженным чуть вторят фистулой[75]; Весь день за картами, где слышен запах тленья — |
|
My mortal heritage from some dropsical old woman, The handsome knave of hearts and the queen of spades Converse sinisterly of their dead love affair. |
Наследье жалкое давнишней водяной — Валет и дама пик с тоскою сожаленья О мертвой их любви болтают меж собой. |
74 Плювиоз — второй зимний месяц (21 января — 20 февраля) по календарю, установленному во время Великой французской революции; букв.: дождливый (фр.)
75 Вторят фистулой… — фальцетом.
|
На английском |
На русском |
|---|---|
| I have more memories than if I'd lived a thousand years. |
Душа, тобою жизнь столетий прожита! |
|
A heavy chest of drawers cluttered with balance-sheets, Processes, love-letters, verses, ballads, And heavy locks of hair enveloped in receipts, Hides fewer secrets than my gloomy brain. It is a pyramid, a vast burial vault |
Огромный шкаф, где спят забытые счета, Где склад старинных дел, романсов позабытых, Записок и кудрей, расписками обвитых, Скрывает меньше тайн, чем дух печальный мой. Он — пирамида, склеп бездонный, полный тьмой, |
|
Which contains more corpses than potter's field. — I am a cemetery abhorred by the moon, In which long worms crawl like remorse And constantly harass my dearest dead. I am an old boudoir full of withered roses, Where lies a whole litter of old-fashioned dresses, Where the plaintive pastels and the pale Bouchers, Alone, breathe in the fragrance from an opened phial. |
Он больше трупов скрыл, чем братская могила. Я — кладбище, чей сон луна давно забыла, Где черви длинные, как угрызений клуб, Влачатся, чтоб точить любезный сердцу труп; Я — старый будуар, весь полный роз поблеклых И позабытых мод, где в запыленных стеклах Пастели грустные и бледные Буше Впивают аромат… И вот в моей душе |
|
Nothing is so long as those limping days, When under the heavy flakes of snowy years Ennui, the fruit of dismal apathy, Becomes as large as immortality. — Henceforth you are no more, O living matter! Than a block of granite surrounded by vague terrors, Dozing in the depths of a hazy Sahara An old sphinx ignored by a heedless world, Omitted from the map, whose savage nature Sings only in the rays of a setting sun. |
Бредут хромые дни неверными шагами, И, вся оснежена погибших лет клоками, Тоска, унынья плод, тираня скорбный дух, Размеры страшные бессмертья примет вдруг. Кусок материи живой, ты будешь вечно Гранитом меж валов пучины бесконечной, Вкушающим в песках Сахары мертвый сон! Ты, как забытый сфинкс, на карты не внесен, — Чья грудь свирепая, страшась тепла и света, Лишь меркнущим лучам возносит гимн привета! |
|
На английском |
На русском |
|---|---|
|
I am like the king of a rainy land, Wealthy but powerless, both young and very old, Who contemns the fawning manners of his tutors And is bored with his dogs and other animals. |
Я — сумрачный король страны всегда дождливой, Бессильный юноша и старец прозорливый, Давно презревший лесть советников своих, Скучающий меж псов, как меж зверей иных; |
|
Nothing can cheer him, neither the chase nor falcons, Nor his people dying before his balcony. The ludicrous ballads of his favorite clown No longer smooth the brow of this cruel invalid; |
Ни сокол лучший мой, ни гул предсмертных стонов Народа, павшего в виду моих балконов, Ни песнь забавная любимого шута Не прояснят чело, не разомкнут уста; |
|
His bed, adorned with fleurs-de-lis, becomes a grave; The lady's maids, to whom every prince is handsome, No longer can find gowns shameless enough To wring a smile from this young skeleton. |
Моя постель в гербах цветет, как холм могильный; Толпы изысканных придворных дам бессильны Изобрести такой бесстыдный туалет, Чтоб улыбнулся им бесчувственный скелет; |
|
The alchemist who makes his gold was never able To extract from him the tainted element, And in those baths of blood come down from Roman times, And which in their old age the powerful recall, |
Добывший золото, Алхимик мой ни разу Не мог исторгнуть прочь проклятую заразу; Кровавых римских ванн целительный бальзам, Желанный издавна дряхлеющим царям, |
|
He failed to warm this dazed cadaver in whose veins Flows the green water of Lethe in place of blood. |
Не может отогреть холодного скелета, Где льется медленно струей зеленой Лета. |
|
На английском |
На русском |
|---|---|
|
When the low, heavy sky weighs like a lid On the groaning spirit, victim of long ennui, And from the all-encircling horizon Spreads over us a day gloomier than the night; |
Когда небесный свод, как низкий склеп, сжимает Мой дух стенающий и, мир обвив кольцом, На землю черный день угрюмо проливает Суровый горизонт, нависнувший свинцом; |
|
When the earth is changed into a humid dungeon, In which Hope like a bat Goes beating the walls with her timid wings And knocking her head against the rotten ceiling; |
Когда весь этот мир — одна тюрьма сырая, Где, словно нетопырь, во мгле чертя излом, Надежда носится, пугливо ударяя В подгнивший потолок мятущимся крылом; |
|
When the rain stretching out its endless train Imitates the bars of a vast prison And a silent horde of loathsome spiders Comes to spin their webs in the depths of our brains, |
Когда, как бы пруты решетки бесконечной, Свинцовые струи дождя туманят взор И стаи пауков в жестокости беспечной Ткут у меня в мозгу проклятый свой узор: |
|
All at once the bells leap with rage And hurl a frightful roar at heaven, Even as wandering spirits with no country Burst into a stubborn, whimpering cry. |
Вдруг грянет зычный хор колоколов огромных, И страшен бешеный размах колоколов: То — сонмы грешных душ, погибших и бездомных Возносят до небес неукротимый рев. |
|
— And without drums or music, long hearses Pass by slowly in my soul; Hope, vanquished, Weeps, and atrocious, despotic Anguish On my bowed skull plants her black flag. |
Тогда без музыки, как траурные дроги, Безмолвно шествуют Надежды в вечный мрак, И призрак Ужаса, и царственный и строгий, Склонясь на череп мой, колеблет черный стяг. |
