To the Reader - Вступление

Folly, error, sin, avarice

Occupy our minds and labor our bodies,

And we feed our pleasant remorse

As beggars nourish their vermin.

Безумье, скаредность, и алчность, и разврат

И душу нам гнетут, и тело разъедают;

Нас угрызения, как пытка, услаждают,

Как насекомые, и жалят и язвят.

Our sins are obstinate, our repentance is faint;

We exact a high price for our confessions,

And we gaily return to the miry path,

Believing that base tears wash away all our stains.

Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;

За все сторицею себе воздать спеша,

Опять путем греха, смеясь, скользит душа,

Слезами трусости омыв свой путь позорный.

On the pillow of evil Satan, Trismegist,

Incessantly lulls our enchanted minds,

And the noble metal of our will

Is wholly vaporized by this wise alchemist.

И Демон Трисмегист[4], баюкая мечту,

На мягком ложе зла наш разум усыпляет;

Он волю, золото души, испепеляет,

И, как столбы паров, бросает в пустоту;

The Devil holds the strings which move us!

In repugnant things we discover charms;

Every day we descend a step further toward Hell,

Without horror, through gloom that stinks.

Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья

И, смело шествуя среди зловонной тьмы,

Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы

Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;

Like a penniless rake who with kisses and bites

Tortures the breast of an old prostitute,

We steal as we pass by a clandestine pleasure

That we squeeze very hard like a dried up orange.

Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет

В вертепе нищенском иной гуляка праздный,

Мы новых сладостей и новой тайны грязной

Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;

Serried, swarming, like a million maggots,

A legion of Demons carouses in our brains,

And when we breathe, Death, that unseen river,

Descends into our lungs with muffled wails.

У нас в мозгу кишит рой демонов безумный,

Как бесконечный клуб змеящихся червей;

Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней,

Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.

If rape, poison, daggers, arson

Have not yet embroidered with their pleasing designs

The banal canvas of our pitiable lives,

It is because our souls have not enough boldness.

До сей поры кинжал, огонь и горький яд

Еще не вывели багрового узора;

Как по канве, по дням бессилья и позора,

Наш дух растлением до сей поры объят!

But among the jackals, the panthers, the bitch hounds,

The apes, the scorpions, the vultures, the serpents,

The yelping, howling, growling, crawling monsters,

In the filthy menagerie of our vices,

Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих,

Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,

Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей,

Одно ужасней всех: в нем жестов нет грозящих,

There is one more ugly, more wicked, more filthy!

Although he makes neither great gestures nor great cries,

He would willingly make of the earth a shambles

And, in a yawn, swallow the world;

Нет криков яростных, но странно слиты в нем

Все исступления, безумства, искушенья;

Оно весь мир отдаст; смеясь, на разрушенье,

Оно поглотит мир одним своим зевком!

He is Ennui! — His eye watery as though with tears,

He dreams of scaffolds as he smokes his hookah pipe.

You know him reader, that refined monster, —

Hypocritish reader, — my fellow, — my brother!

То — Скука! — Облаком своей houka[5] одета,

Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.

Скажи, читатель лжец, мой брат и мой двойник,

Ты знал чудовище утонченное это?!