Benediction - Благословение

When, after a decree of the supreme powers,

The Poet is brought forth in this wearisome world,

His mother terrified and full of blasphemies

Raises her clenched fist to God, who pities her:

Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем

Явился вдруг поэт — не в силах слез унять,

С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем

Простерла длани в высь его родная мать!

— "Ah! would that I had spawned a whole knot of vipers

Rather than to have fed this derisive object!

Accursed be the night of ephemeral joy

When my belly conceived this, my expiation!

«Родила б лучше я гнездо ехидн[6] презренных,

Чем это чудище смешное… С этих пор

Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных

Во мне зачавшую возмездье за позор!

Since of all women You have chosen me

To be repugnant to my sorry spouse,

And since I cannot cast this misshapen monster

Into the flames, like an old love letter,

Лишь мне меж женами печаль и отвращенье

В того, кого люблю, дано судьбой вдохнуть;

О, почему в огонь не смею я швырнуть,

Как страстное письмо, свое же порожденье!

I shall spew the hatred with which you crush me down

On the cursed instrument of your malevolence,

And twist so hard this wretched tree

That it cannot put forth its pestilential buds!"

Но я отмщу за все: проклятия небес

Я обращу на их орудие слепое;

Я искалечу ствол, чтобы на нем исчез

Бесследно мерзкий плод, источенный чумою!»

Thus she gulps down the froth of her hatred,

And not understanding the eternal designs,

Herself prepares deep down in Gehenna

The pyre reserved for a mother's crimes.

И не поняв того, что Высший Рок судил,

И пену ярости глотая в исступленье,

Мать обрекла себя на вечное сожженье

— Ей материнский грех костер соорудил!

However, protected by an unseen Angel,

The outcast child is enrapt by the sun,

And in all that he eats, in everything he drinks,

He finds sweet ambrosia and rubiate nectar.

А между тем дитя, резвяся, расцветает;

То — Ангел осенил дитя своим крылом:

Малютка нектар пьет, амброзию вкушает

И дышит солнечным живительным лучом;

He cavorts with the wind, converses with the clouds,

And singing, transported, goes the way of the cross;

And the Angel who follows him on pilgrimage

Weeps to see him as carefree as a bird.

Играет с ветерком, и с тучкой речь заводит,

И с песней по пути погибели идет,

И Ангел крестный путь за ним вослед проходит,

И, щебетание услыша, слезы льет.

All those whom he would love watch him with fear,

Or, emboldened by his tranquility,

Emulously attempt to wring a groan from him

And test on him their inhumanity.

Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье;

Все изменяет вкруг, все гибнет без следа,

И каждый, злобствуя на кроткое созданье,

Пытает детский ум и сердце без стыда!

With the bread and the wine intended for his mouth

They mix ashes and foul spittle,

And, hypocrites, cast away what he touches

And feel guilty if they have trod in his footprints.

В твое вино и хлеб они золу мешают

И бешеной слюной твои уста язвят;

Они всего тебя с насмешкою лишают

И даже самый след обходят и клеймят!

His wife goes about the market-places

Crying: "Since he finds me fair enough to adore,

I shall imitate the idols of old,

And like them I want to be regilded;

Смотри, и даже та, кого ты звал своею,

Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:

«Он пал передо мной, восторгом пламенея;

Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!

I shall get drunk with spikenard, incense, myrrh,

And with genuflections, viands and wine,

To see if laughingly I can usurp

In an admiring heart the homage due to God!

Окутана волной божественных курений,

Я вознеслась над ним, в мольбе склоненным ниц;

Я жажду от него коленопреклонений

И требую, смеясь, я жертвенных кошниц[7].

And when I tire of these impious jokes,

I shall lay upon him my strong, my dainty hand;

And my nails, like harpies' talons,

Will cut a path straight to his heart.

Когда ж прискучат мне безбожные забавы,

Я возложу, смеясь, к нему, на эту грудь

Длань страшной гарпии[8]: когтистый и кровавый

До сердца самого она проточит путь.

That heart which flutters like a fledgling bird

I'll tear, all bloody, from his breast,

And scornfully I'll throw it in the dust

To sate the hunger of my favorite hound!"

И сердце, полное последних трепетаний,

Как из гнезда — птенца, из груди вырву я,

И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний

С ним поиграть могла и кошечка моя!»

To Heav'n, where his eye sees a radiant throne,

Piously, the Poet, serene, raises his arms,

And the dazzling brightness of his illumined mind

Hides from his sight the raging mob:

Тогда в простор небес он длани простирает —

Туда, где Вечный Трон торжественно горит;

Он полчища врагов безумных презирает,

Лучами чистыми и яркими залит:

— "Praise be to You, O God, who send us suffering

As a divine remedy for our impurities

And as the best and the purest essence

To prepare the strong for holy ecstasies!

— «Благословен Господь, даруя нам страданья,

Что грешный дух влекут божественной стезей;

Восторг вкушаю я из чаши испытанья,

Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!

I know that you reserve a place for the Poet

Within the blessed ranks of the holy Legions,

And that you invite him to the eternal feast

Of the Thrones, the Virtues, and the Dominations.

Я ведаю, в стране священных легионов,

В селеньях Праведных, где воздыханий нет,

На вечном празднике Небесных Сил и Тронов[9],

Среди ликующих воссядет и поэт!

I know that suffering is the sole nobility

Which earth and hell shall never mar,

And that to weave my mystic crown,

You must tax every age and every universe.

Страданье — путь один в обитель славы вечной,

Туда, где адских ков, земных скорбей конец;

Из всех веков и царств Вселенной бесконечной

Я для себя сплету мистический венец[10]!

But the lost jewels of ancient Palmyra,

The unfound metals, the pearls of the sea,

Set by Your own hand, would not be adequate

For that diadem of dazzling splendor,

Пред тем венцом — ничто и блеск камней Пальмиры[11],

И блеск еще никем не виданных камней,

Пред тем венцом — ничто и перлы, и сапфиры,

Творец, твоей рукой встревоженных морей.

For that crown will be made of nothing but pure light

Drawn from the holy source of primal rays,

Whereof our mortal eyes, in their fullest brightness,

Are no more than tarnished, mournful mirrors!"

И будет он сплетен из чистого сиянья

Святого очага, горящего в веках,

И смертных всех очей неверное мерцанье

Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!»