Dawn - Предрассветные сумерки

They were sounding reveille in the barracks' yards,

And the morning wind was blowing on the lanterns.

Уж во дворе казарм труба задребезжала,

Уж пламя фонарей от ветра задрожало.

It was the hour when swarms of harmful dreams

Make the sun-tanned adolescents toss in their beds;

When, like a bloody eye that twitches and rolls,

The lamp makes a red splash against the light of day;

When the soul within the heavy, fretful body

Imitates the struggle of the lamp and the sun.

Like a tear-stained face being dried by the breeze,

The air is full of the shudders of things that flee,

And man is tired of writing and woman of making love.

Вот час, когда ползет больных видений рой

В подушках юношей отравленной мечтой;

Когда, как красный глаз, от лампы свет багровый

Пятно кровавое на день бросает новый,

Когда ослабший дух, с себя свергая плоть,

Как лампы — день, ее не может побороть;

И словно милый лик, где ветер свеял слезы,

В дрожащем воздухе плывут ночные грезы;

Вот час, когда нет сил творить, любить, лобзать.

Here and there the houses were beginning to smoke.

The ladies of pleasure, with eyelids yellow-green

And mouths open, were sleeping their stupefied sleep;

The beggar-women, their breasts hanging thin and cold,

Were blowing on their fires, blowing on their fingers.

It was the hour when amid poverty and cold

The pains of women in labor grow more cruel;

The cock's crow in the distance tore the foggy air

Like a sob stifled by a bloody froth;

Над крышами домов уж начал дым всползать;

Но проститутки спят, тяжелым сном обвиты,

Их веки сомкнуты, их губы чуть раскрыты;

Уж жены бедняков на пальцы стали дуть,

Влача к огню свою иссохнувшую грудь;

Вот час, когда среди и голода и стужи

Тоска родильницы еще острей и туже;

И если закричит, пронзив туман, петух,

Его напев, как вопль, залитый кровью, глух.

The buildings were enveloped in a sea of mist,

And in the charity-wards, the dying

Hiccupped their death-sobs at uneven intervals.

The rakes were going home, exhausted by their work.

Туманов океан омыл дома столицы,

Наполнив вздохами холодный мрак больницы,

Где внятнее теперь последний горький стон;

Кутила чуть бредет, работой утомлен.

The dawn, shivering in her green and rose garment,

Was moving slowly along the deserted Seine,

And somber Paris, the industrious old man,

Was rubbing his eyes and gathering up his tools.

В наряде розовом и призрачно-зеленом

Заря над Сеною с ее безлюдным лоном

Скользит медлительно, будя Париж, — и вот

Он инструменты вновь заботливо берет.