Byzantium - Византий

The unpurged images of day recede;

The Emperor's drunken soldiery are abed;

Night resonance recedes, night-walkers' song

After great cathedral gong;

A starlit or a moonlit dome disdains

All that man is,

All mere complexities,

The fury and the mire of human veins.

Запятнанный и мутный день избыт,

И стража при дворе, напившись, спит

Смолкает песня уличного хора

И тише гонг собора.

Под светом звёзд луной залитый храм

Презрел людское,

Вся ярость, грязь и срам

Прочь изгнаны, растворены в покое.

Before me float an image, man or shade,

Shade more than man, more image than a shade;

For Hades' bobbin bound in mummy-cloth

May unwind the winding path;

A mouth that has no moisture and no breath

Breathless mouths may summon;

I hail the superhuman;

I call it death-in-life and life-in-death.

Я вижу тень, живую плоть иль образ,

Скорей не плоть, а тень, не тень, но образ.

На вьющейся тропе нам пособит

Рукой Гадеса вытканная нить,

Сухие губы – бездыханным ртам.

Скажи сверхчеловеческому «да»:

Ведь смерть всегда

Присутствует в живых, как жизнь есть - там.

Miracle, bird or golden handiwork,

More miracle than bird or handiwork,

Planted on the star-lit golden bough,

Can like the cocks of Hades crow,

Or, by the moon embittered, scorn aloud

In glory of changeless metal

Common bird or petal

And all complexities of mire and blood.

То чудо, птица или дело рук.

Птиц больше чудо – и творений рук.

На ветке золотой под светом звёздным

Оно не плод, а петел с криком грозным:

Озлобленный луной,

И выкованный древле из металла,

Презрел он все начала –

Птиц, крови, яри, сложности земной.

At midnight on the Emperor's pavement flit

Flames that no faggot feeds, nor steel has lit,

Nor storm disturbs, flames begotten of flame,

Where blood-begotten spirits come

And all complexities of fury leave,

Dying into dance,

A agony of trance,

An agony of flame that cannot singe a sleeve.

На моза’иках царственных палат

Без дров и без кремня огни горят.

Что ветр огню, рожденному огнями?

И дух наш, что в крови зачат был нами,

И сложность та, что в ярости жива,

Исчезнут в танце

На светлом глянце,

В огне, что опалить не может рукава.

Astraddle on the dolphin's mire and blood,

Spirit after spirit!

The smithies break the flood,

The golden smithies of the Emperor!

Marbles of the dancing floor

Break bitter furies of complexity,

Those images that yet. Fresh images beget,

That dolphin-torn, that gong-tormented sea.

Дельфинью мерзость оседлав и кровь,

За духом дух – по головам валов,

Как молоты по царской наковальне!

На моза’иках залы танцевальной

Расплющены неистовость и сложность,

Дельфины ранят тело глубины,

Там смыслы рождены,

И гонг благовестит их непреложность