| Прослушать на французском - La Curée |
|
На французском |
На русском |
|---|---|
|
Oh! lorsqu’un lourd soleil chauffait les grandes dalles Des ponts et de nos quais déserts, Que les cloches hurlaient, que la grêle des balles Sifflait et pleuvait par les airs; |
Когда взошла заря и страшный день багровый, Народный день настал, Когда гудел набат и крупный дождь свинцовый По улицам хлестал, |
|
Que dans Paris entier, comme la mer qui monte, Le peuple soulevé grondait, Et qu’au lugubre accent des vieux canons de fonte La Marseillaise répondait, |
Когда Париж взревел, когда народ воспрянул, И малый стал велик, Когда в ответ на гул старинных пушек грянул Свободы звучный клик, — |
|
Certes, on ne voyait pas, comme au jour où nous sommes, Tant d’uniformes à la fois; C’était sous des haillons que battaient les cœurs d’hommes, C’étaient alors de sales doigts |
Конечно, не было там видно ловко сшитых Мундиров наших дней, — Там действовал напор лохмотьями прикрытых, Запачканных людей, |
|
Qui chargeaient les mousquets et renvoyaient la foudre; C’était la bouche aux vils jurons Qui mâchait la cartouche, et qui, noire de poudre Criait aux citoyens: Mourons! |
Чернь грязною рукой там ружья заряжала, И закопчённым ртом, В пороховом дыму, там сволочь восклицала: “Ё..... ......! Умрём!” |
|
На французском |
На русском |
|---|---|
|
Quant à tous ces beaux fils aux tricolores flammes, Au beau linge, au frac élégant, Ces hommes en corset, ces visages de femmes, Héros du boulevard de Gand, |
А эти баловни в натянутых перчатках, С батистовым бельём, Женоподобные, в корсетах на подкладках, Там были ль под ружьём? |
|
Que faisaient-ils, tandis qu’à travers la mitraille, Et sous le sabre détesté, La grande populace et la sainte canaille Se ruaient à l’immortalité? |
Нет! их там не было, когда, всё низвергая И сквозь картечь стремясь, Та чернь великая и сволочь та святая К бессмертию неслась. |
|
Tandis que tout Paris se jonchait de merveilles, Ces messieurs tremblaient dans leur peau, Pâles, suant la peur, et la main aux oreilles, Accroupis derrière un rideau. |
А те господчики, боясь громов и блеску И слыша грозный рев, Дрожали где-нибудь вдали, за занавеской На корточки присев. |
|
На французском |
На русском |
|---|---|
|
C’est que la Liberté n’est pas une comtesse Du noble faubourg Saint-Germain, Une femme qu’un cri fait tomber en faiblesse, Qui met du blanc et du carmin: |
Их не было в виду, их не было в помине Средь общей свалки там, Затем, что, видите ль, свобода не графиня И не из модных дам, Которые, нося на истощённом лике |
|
C’est une forte femme aux puissantes mamelles, A la voix rauque, aux durs appas, Qui, du brun sur la peau, du feu dans les prunelles, Agile et marchant à grands pas, |
Румян карминных слой, Готовы в обморок упасть при первом крике, Под первою пальбой; Свобода — женщина с упругой, мощной грудью, |
|
Se plaît aux cris du peuple, aux sanglantes mêlées, Aux longs roulements des tambours, A l’odeur de la poudre, aux lointaines volées Des cloches et des canons sourds; |
С загаром на щеке, С зажжённым фитилем, приложенным к орудью, В дымящейся руке; Свобода — женщина с широким, твёрдым шагом, Со взором огневым, Под гордо веющим по ветру красным флагом, |
|
Qui ne prend ses amours que dans la populace, Qui ne prête son large flanc Qu’à des gens forts comme elle, et qui veut qu’on l’embrasse Avec des bras rouges de sang. |
Под дымом боевым; И голос у неё — не женственный сопрано: Ни жерл чугунных ряд, Ни медь колоколов, ни шкура барабана Его не заглушат. Свобода — женщина; но в сладострастьи щедром Избранникам верна, Могучих лишь одних к своим приемлет недрам Могучая жена. Ей нравится плебей, окрепнувший в проклятьях, А не гнилая знать, И в свежей кровию дымящихся объятьях Ей любо трепетать. |
|
На французском |
На русском |
|---|---|
|
C’est la vierge fougueuse, enfant de la Bastille, Qui jadis, lorsqu’elle apparut Avec son air hardi, ses allures de fille, Cinq ans mit tout le peuple en rut; |
Когда-то ярая, как бешеная дева, Явилась вдруг она, Готовая дать плод от девственного чрева, Грядущая жена! И гордо вдаль она, при криках исступленья, |
|
Qui, plus tard, entonnant une marche guerrière, Lasse de ses premiers amants, Jeta là son bonnet, et devint vivandière D’un capitaine de vingt ans: |
Свой простирала ход И целые пять лет горячкой вожделенья Сжигала весь народ; А после кинулась вдруг к палкам, к барабану |
|
C’est cette femme, enfin, qui, toujours belle et nue, Avec l’écharpe aux trois couleurs, Dans nos murs mitraillés tout à coup reparue, Vient de sécher nos yeux en pleurs, |
И маркитанткой в стан К двадцатилетнему явилась капитану: “Здорово, капитан!” Да, это всё она! она с отрадной речью Явилась нам в стенах, Избитых ядрами, испятнанных картечью, |
|
De remettre en trois jours une haute couronne Aux mains des Français soulevés. D’écraser une armée et de broyer un trône Avec quelques tas de pavés. |
С улыбкой на устах; Она — огонь в зрачках, в ланитах жизни краска Дыханье горячо, Лохмотья, нагота, трёхцветная повязка Чрез голое плечо, Она — в трёхдневный срок французов жребий вынут! Она — венец долой! Измята армия, трон скомкан, опрокинут Кремнём из мостовой! |
|
На французском |
На русском |
|---|---|
|
Mais, ô honte! Paris, si beau dans sa colère, Paris, si plein de majesté Dans ce jour de tempête où le vent populaire Déracina la royauté, |
И что же? о позор! Париж, столь благородный В кипеньи гневных сил, Париж, где некогда великий вихрь народный Власть львиную сломил, |
|
Paris, si magnifique avec ses funérailles, Ses débris d’hommes, ses tombeaux, Ses chemins dépavés et ses pans de muraille Troués comme de vieux drapeaux; |
Париж, который весь гробницами уставлен Величий всех времён, Париж, где камень стен пальбою продырявлен, Как рубище знамён, |
|
Paris, cette cité de lauriers toute ceinte, Dont le monde entier est jaloux, Que les peuples émus appellent tous la sainte, Et qu’ils ne nomment qu’à genoux. |
Париж, отъявленный сын хартий, прокламаций, От головы до ног Обвитый лаврами, апостол в деле наций, Народов полубог, |
|
Paris n’est maintenant qu’une sentine impure, Un égout sordide et boueux, Où mille noirs courants de limon et d’ordure Viennent traîner leurs flots honteux; |
Париж, что некогда как светлый купол храма Всемирного блистал, Стал нынче скопищем нечистоты и срама, Помойной ямой стал, |
|
Un taudis regorgeant de faquins sans courage, D’effrontés coureurs de salons, Qui vont de porte en porte, et d’étage en étage, Gueusant quelque bout de galons; |
Вертепом подлых душ, мест ищущих в лакеи, Паркетных шаркунов, Просящих нищенски для рабской их ливреи Мишурных галунов, |
|
Une halle cynique aux clameurs insolentes, Où chacun cherche à déchirer Un misérable coin de guenilles sanglantes Du pouvoir qui vient d’expirer. |
Бродяг, которые рвут Францию на части И сквозь щелчки, толчки, Визжа, зубами рвут издохшей тронной власти Кровавые клочки. |
|
На французском |
На русском |
|---|---|
|
Ainsi, quand désertant sa bauge solitaire, Le sanglier, frappé de mort, Est là, tout palpitant, étendu sur la terre, Et sous le soleil qui le mord; |
Так вепрь израненный, сражённый смертным боем, Чуть дышит в злой тоске, Покрытый язвами, палимый солнца зноем, Простёртый на песке; |
|
Lorsque, blanchi de bave et la langue tirée, Ne bougeant plus en ses liens, Il meurt, et que la trompe a sonné la curée A toute la meute des chiens, |
Кровавые глаза померкли; обессилен — Свирепый зверь поник, Раскрытый зев его шипучей пеной взмылен, И высунут язык. |
|
Toute la meute, alors, comme une vague immense, Bondit; alors chaque mâtin Hurle en signe de joie, et prépare d’avance Ses larges crocs pour le festin; |
Вдруг рог охотничий пустынного простора Всю площадь огласил, И спущенных собак неистовая свора Со всех рванулась сил; |
|
Et puis vient la cohue, et les abois féroces Roulent de vallons en vallons; Chiens courants et limiers, et dogues, et molosses Tout s’élance, et tout crie: |
Завыли жадные, последний пёс дворовый Оскалил острый зуб И с лаем кинулся на пир ему готовый, На неподвижный труп. |
|
Allons! Quand le sanglier tombe et roule sur l’arène, Allons, allons! les chiens sont rois! Le cadavre est à nous; payons-nous notre peine, Nos coups de dents et nos abois. |
Борзые, гончие, лягавые, бульдоги —Пойдём! — и все пошли; Нет вепря — короля! Возвеселитесь, боги!Собаки — короли! |
|
Allons! nous n’avons plus de valet qui nous fouaille Et qui se pende à notre cou: Du sang chaud, de la chair, allons, faisons ripaille, Et gorgeons-nous tout notre soûl! |
Пойдём! Свободны мы — нас не удержат сетью, Верёвкой не скрутят, Суровый сторож нас не приударит плетью, Не крикнет: “Пёс! Назад!” |
|
Et tous, comme ouvriers que l’on met à la tâche, Fouillent ses flancs à plein museau, Et de l’ongle et des dents travaillent sans relâche, Car chacun en veut un morceau; |
За те щелчки, толчки хоть мёртвому отплатим: Коль не в кровавый сок Запустим морду мы, так падали ухватим Хоть нищенский кусок! |
|
Car il faut au chenil que chacun d’eux revienne Avec un os demi-rongé, Et que, trouvant au seuil son orgueilleuse chienne, Jalouse et le poil allongé, |
Пойдём! И начали из всей собачьей злости Трудиться, что есть сил: Тот пёс щетины клок, другой — обглодок кости Клыками захватил. И рад бежать домой, вертя хвостом мохнатым, |
|
Il lui montre sa gueule encor rouge, et qui grogne, Son os dans les dents arrêté, Et lui crie, en jetant son quartier de charogne: “Voici ma part de royauté!” |
Чадолюбивый пёс: Ревнивой суке в дар и в корм своим щенятам Хоть что-нибудь принёс; И бросив из своей окровавленной пасти Добычу, говорит: “Вот, ешьте: эта кость — урывок царской власти, Пируйте — вепрь убит!” |
