Le Crépuscule du matin - Предрассветные сумерки

La diane chantait dans les cours des casernes,

Et le vent du matin soufflait sur les lanternes.

C'était l'heure où l'essaim des rêves malfaisants

Tord sur leurs oreillers les bruns adolescents;

Où, comme un œil sanglant qui palpite et qui bouge,

La lampe sur le jour fait une tache rouge;

Où l'âme, sous le poids du corps revêche et lourd,

Imite les combats de la lampe et du jour.

Comme un visage en pleurs que les brises essuient,

L'air est plein du frisson des choses qui s'enfuient,

Et l'homme est las d'écrire et la femme d'aimer.

Уж во дворе казарм труба задребезжала,

Уж пламя фонарей от ветра задрожало.

Вот час, когда ползет больных видений рой

В подушках юношей отравленной мечтой;

Когда, как красный глаз, от лампы свет багровый

Пятно кровавое на день бросает новый,

Когда ослабший дух, с себя свергая плоть,

Как лампы — день, ее не может побороть;

И словно милый лик, где ветер свеял слезы,

В дрожащем воздухе плывут ночные грезы;

Вот час, когда нет сил творить, любить, лобзать.

Les maisons çà et là commençaient à fumer.

Les femmes de plaisir, la paupière livide,

Bouche ouverte, dormaient de leur sommeil stupide;

Les pauvresses, traînant leurs seins maigres et froids,

Soufflaient sur leurs tisons et soufflaient sur leurs doigts.

C'était l'heure où parmi le froid et la lésine

S'aggravent les douleurs des femmes en gésine;

Comme un sanglot coupé par un sang écumeux

Le chant du coq au loin déchirait l'air brumeux;

Une mer de brouillards baignait les édifices,

Et les agonisants dans le fond des hospices

Poussaient leur dernier râle en hoquets inégaux.

Les débauchés rentraient, brisés par leurs travaux.

Над крышами домов уж начал дым всползать;

Но проститутки спят, тяжелым сном обвиты,

Их веки сомкнуты, их губы чуть раскрыты;

Уж жены бедняков на пальцы стали дуть,

Влача к огню свою иссохнувшую грудь;

Вот час, когда среди и голода и стужи

Тоска родильницы еще острей и туже;

И если закричит, пронзив туман, петух,

Его напев, как вопль, залитый кровью, глух.

Туманов океан омыл дома столицы,

Наполнив вздохами холодный мрак больницы,

Где внятнее теперь последний горький стон;

Кутила чуть бредет, работой утомлен.

L'aurore grelottante en robe rose et verte

S'avançait lentement sur la Seine déserte,

Et le sombre Paris, en se frottant les yeux,

Empoignait ses outils, vieillard laborieux.

В наряде розовом и призрачно-зеленом

Заря над Сеною с ее безлюдным лоном

Скользит медлительно, будя Париж, — и вот

Он инструменты вновь заботливо берет.