Lapis Lazuli -Ляпис-лазурит

I have heard that hysterical women say

They are sick of the palette and fiddle-bow,

Of poets that are always gay,

For everybody knows or else should know

That if nothing drastic is done

Aeroplane and Zeppelin will come out,

Pitch like King Billy bomb-balls in

Until the town lie beaten flat.

Я слышал, истерички вопиют,

Что от палитр устали и смычков,

Им тошно от поэтов, их причуд,

Пора бы всем понять в конце концов,

Коль мер не взять решительных сейчас,

То цеппелины и аэропланы,

Обрушив бомбы, как мячи, на нас,

Сотрут в руины города и страны.

All perform their tragic play,

There struts Hamlet, there is Lear,

That's Ophelia, that Cordelia;

Yet they, should the last scene be there,

The great stage curtain about to drop,

If worthy their prominent part in the play,

Do not break up their lines to weep.

They know that Hamlet and Lear are gay;

Gaiety transfiguring all that dread.

All men have aimed at, found and lost;

Black out; Heaven blazing into the head:

Tragedy wrought to its uttermost.

Though Hamlet rambles and Lear rages,

And all the drop scenes drop at once

Upon a hundred thousand stages,

It cannot grow by an inch or an ounce.

У каждого трагическая роль:

Офелия, Корделия и Лир,

Надменный Гамлет - все, скрывая боль,

Глядеть должны со сцены в этот мир,

Не прерывая плачем слов своих,

Пока великий занавес пред нами

Не пал, чтоб не ронять ролей таких.

Да, Лир и Гамлет были чудаками,

Чудачества же побеждают страх,

Мы знали это, забывали вмиг,

Нас небеса слепят - темно в глазах

Трагедии уже достигнут пик.

Пусть Гамлет мечется, пусть Лир ярится,

Но занавесы все одновременно -

На миг один развязка не продлится -

Опустятся на мировые сцены.

On their own feet they came, or on shipboard,

Camel-back, horse-back, ass-back, mule-back,

Old civilisations put to the sword.

Then they and their wisdom went to rack:

No handiwork of Callimachus

Who handled marble as if it were bronze,

Made draperies that seemed to rise

When sea-wind swept the corner, stands;

His long lamp chimney shaped like the stem

Of a slender palm, stood but a day;

All things fall and are built again

And those that build them again are gay.

Являются ль пешком, на лошадях,

Ослах, верблюдах иль на кораблях,

Чтоб мощь цивилизаций испытать

И скрыться, мудрость скрыв в веках опять:

Во мраморе, как в бронзе, Каллимах

Ваял - как бы края одежд тех статуй

Морского ветра приподнял порыв,

Но и его не вечен дар крылатый:

Его светильник в форме пальмы, взмыв

Лишь день стоял. Все искрошится в прах

И вознесется снова, как дворец,

И снова будет чудаком творец.

Two Chinamen, behind them a third,

Are carved in Lapis Lazuli,

Over them flies a long-legged bird

A symbol of longevity;

The third, doubtless a serving-man,

Carries a musical instrument.

Фигурки трех китайцев в лазурите:

Два впереди, чуть позади них третий,

И птица длинноногая в зените

Парит над ними, символ долголетья.

И музыкальный инструмент несет,

Слуга, бесспорно, чуть замедлив ход.

Every discolouration of the stone,

Every accidental crack or dent

Seems a water-course or an avalanche,

Or lofty slope where it still snows

Though doubtless plum or cherry-branch

Sweetens the little half-way house

Those Chinamen climb towards, and I

Delight to imagine them seated there;

There, on the mountain and the sky,

On all the tragic scene they stare.

One asks for mournful melodies;

Accomplished fingers begin to play.

Their eyes mid many wrinkles, their eyes,

Their ancient, glittering eyes, are gay.

И кажется, что пятна на лазури -

Следы недавно пролетевшей бури,

Иль в камне снежный шквал увековечен,

Оставивший сеть выбоин и трещин,

А там, в горах, снега еще метут,

Хотя на полпути в сени черешен -

В том домике найдут они приют,

Я рад, что всяк пришедший там утешен,

Так яростен, трагичен мир вокруг,

Что жаждут души их печальных песен,

Из струн искусный перст рождает звук,

И свет, лучащийся из глаз, чудесен,

Среди морщин - сиянье древних глаз,

но Лишь чудаки глядят на мир так ясно.